[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 279-282; 524-526.]

Попередня     Головна     Наступна





А. Е. Ускова

Т. Г. ШЕВЧЕНКО В НОВОПЕТРОВСКОМ УКРЕПЛЕНИИ



Первое впечатление не помню: Шевченко не был светским человеком — он не мог сразу овладеть вами. Роста был среднего, коренастый, немного мешковатый, даже неуклюжий. Лицо открытое, добродушное, высокий лоб с большой лысиной, что давало ему солидный вид; движения медленные, голос приятный, говорил прекрасно, плавно, особенно хорошо читал вслух. Бывало, в длинные зимние вечера он принесет журнал и выберет, что ему по вкусу, и начинает читать; если же вещь ему особенно нравится, то он откладывает книгу, встанет, ходит, рассуждает, затем опять возьмется за книгу; стихи же, которые ему очень нравились, он выучивал и дня по три декламировал.

При ближайшем знакомстве с ним я нашла в нем честного, правдивого, нравственного человека. Что касается религии — я в церкви его никогда не видала и потому об этом ничего не могу сказать. В обществе он держал себя скромно, больше любил бывать у нас, когда никого из посторонних не было; от большого общества уклонялся.- Карт не любил. Женского общества тоже не искал и почти ни у кого из семейных, кроме нас, не бывал. Любви к музыке я в нем не замечала, но пение он, кажется, любил; так, летом, гуляя по саду, он всегда почти мурлыкал про себя какую-нибудь простую песенку; помню, например, одну из них: «Стоит парень у ворот, у ворот красотка ждет» — и так далее.

Что касается его костюма, то зимою он приходил в солдатской шинели, а летом в белом кителе, таких же шароварах (кажется, из ревендука), в солдатских сапогах; вообще в своем костюме был скорее неряшлив. Казарменную жизнь его не знаю. Шевченко просил разрешения жить с каким-нибудь офицером, и муж мой ему это позволил. Он выбирал для этого из самых скромных и даже, можно сказать, убогого, и с ним вел дружбу. Эти его друзья переписывали ему его сочинения, которые он посылал в Петербург и получал за них вознаграждение. Любви к деньгам я в нем не замечала.

Обществом офицеров в форте не был любим, так как сам считал большинство из них дураками. Мостовский был одним из немногих, с кем Шевченко любил вести шутливый разговор. Мостовский был артиллерист, кажется, в чине капитана, старый холостяк, очень добродушный человек.

Между солдатами тоже, я не думаю, чтобы Шевченко пользовался особенною любовью. Он имел одного из них, которого нанимал за себя ходить в караул, а другой, молодой солдат, служил ему натурщиком.

При Ираклии Александровиче он никакой службы не нес, на учение ходить перестал, так как муж мой убедил его ближайшее начальство, что Шевченко никогда фронтовиком не будет, и про-/280/сил вообще его оставить в покое. Только в караул сначала он должен был ходить, но потом и в этом ему сделали уступку, позволив за себя нанимать. Львов был его батальонный командир, он жил в Уральске, так как батальон был разделен на две половины: две роты в форте, а другие две в Уральске. Всякий год эти роты менялись, и потому часто была перемена офицеров. Я вообще плохо запоминаю фамилии, а потому о многих не могу вам ничего сказать. Обрядина не помню, Львова тоже мало знаю, потому что он приезжал один раз в год инспектировать роты; почему не желал он произвести Шевченко в унтер-офицеры, я не знаю. Его место заменил Рыжой, которого я даже не видала. В форте полубатальонным командиром был Косарев, он больше всех следил за Шевченко; он был фронтовик, строго требовал исполнения службы, как мне казалось, человек недалекий. Шевченко писал о нем в «Основе», не помню за какой год, и выставлял его незавидным. Заявлению Лескова, будто бы Перовский велел наказать Шевченко телесными ударами, решительно нельзя верить. Я могу вас разубедить в этом, потому что когда Ираклий Александрович при отъезде из Оренбурга в форт пошел прощаться к Перовскому, то тот первый заговорил о Шевченко и просил мужа как-нибудь облегчить его положение, иначе Ираклий Александрович и не мог бы так решительно действовать, не имея поддержки свыше. Сначала в форте между офицерами был ропот, зачем комендант сажает их у себя за стол рядом с рядовым, но после замолчали. Если бы наказание было даже только назначено, но не приведено в исполнение, то уж об этом бы много говорили, а я в первый раз теперь об этом услышала из предложенных мне вопросов.

Полковник Матвеев служил в Оренбурге, я его не знала. Я уверена, что если бы спросили Шевченко, желает ли он в Оренбург, то он, наверное бы, отказался, потому что там ему не было бы дано такой свободы, какою он пользовался в форте. Тарасу Григорьевичу действительно было запрещено брать в руки карандаш и перо. Я спросила его, почему такой запрет, то он объяснил, что на него взвели напраслину, будто он нарисовал карикатуру на царскую фамилию, но что он в этом не виноват; он говорил, что не способен даже провести ни одной карикатурной черты. Я ему вполне верила и очень его сожалела. Это наказание было для него самое чувствительное, поэтому рисовать ему приходилось втайне. Он очень желал нарисовать образ масляными красками, но ему это не разрешили. Он был учеником Брюллова, и его специальностью было рисование масляными красками. В форте он много рисовал портретов сепиею, лицо и руки отделывал пунктиром, что ужасно мелкая работа, и он боялся, что потеряет зрение. После он стал заниматься скульптурою.

Не знаю, кто написал донос на Шевченко, но слышала, будто он с кем-то поссорился; но из-за чего, тоже не знаю.

Разговора о его сердечных чувствах у нас никогда не было: муж мой был человек серьезный. Шевченко таких разговоров не вел ни с ним, ни со мною.

Про свое детство он как-то вскользь рассказывал, но что, теперь не припомню; вообще он был сдержан и скорее недоверчив. Истории со Скобелевым не знаю. Компиони был инженер, молодой человек, фат, был непрочь покутить. Жуйков — ротный командир, умный, /281/ добрый и хороший господин, только беда в том, что пил запоем. Николай Ефремович Бажанов сперва был плац-адъютантом, после был переведен в комиссариат и был в форте смотрителем госпиталя. Бурцев занимал должность плац-адъютанта. Все эти люди были безвредны для Шевченко, потому что он часто их видал у нас. Никольский был старший доктор, очень умный человек, много читал, он заведовал библиотекой, делал метеорологические наблюдения, но Шевченко, кажется, недолюбливал его. Мешков — комиссариатский чиновник, был старик, имел молодую жену, о них болтали много. Фрейман — артиллерист, генерал, добрый старик, приезжал сюда инспектировать, к Шевченко равнодушен. Зигмунтовский имел лавку и продавал водку и спирт, а также был доверенным при доставке спирта в команды. Все войско получало, кажется, раза три в неделю по одной чарке водки, говядины, кажется, полфунта выдавалось в день на человека. Жалоб на пищу слышно не было. Муж иногда ходил пробовать пищу нижних чинов экспромтом.

Внутри казарм я никогда не была, снаружи все они одноэтажные, чистенькие дома, думаю, что и внутри было недурно, потому что в форте много заботились о здоровье нижних чинов.

Каждая команда имела свои огороды, где сеяла огурцы, редьку, свеклу и т. д. Впоследствии эти огороды чуть не обратились в сад, по крайней мере, комендантская часть их. К осени 1853 г. выписали много деревьев из Астрахани, из Гурьева-городка. Из Ханга-бабы привезли большие деревья тутовника; в посадке их Шевченко принимал деятельное участие. В этом вновь разведенном саду для меня был поставлен домик для летнего жилья, неподалеку была поставлена беседка, где мы обедали, а немного дальше поставили киргизскую кибитку, в которой Шевченко мог работать. Муж сделал для себя еще землянку, в которой отдыхал после обеда, вот в ней-то Шевченко прятал свои рисунки.

Как видите, в саду было достаточно помещения, и Шевченко всегда находил там себе свободный уголок, где ему никто не мешал; и так как он любил природу, — небо, звезды, — то мог ходить, мечтать сколько угодно. Огороды тянулись на протяжении версты и от форта отстояли на таком же расстоянии, то есть в версте.

По приезде в форт муж мой предложил Шевченко ходить к нам обедать и вечером чай пить; сначала это туго прививалось ему, но после, когда он увидал, что это очень просто и что для него всегда готов был прибор, то он воспользовался приглашением...

Место Ханга-баба — прелестное, но я только раз была там: горы расположены с трех сторон, в ущелье растут тутовые деревья. У подножья гор тянется прекрасная зеленая поляна, на которой стоит громадное тутовое дерево, сажени две в объеме (киргизы не трогают деревья, считая их святыми). Вот под этим деревом устраивали привал, располагалась молодежь и между ними Шевченко. Шевченко не был любителем покушать, но при случае мог есть довольно много. В форте одно время была мода устраивать пельмени. Барыни собирались и сами их готовили. Однажды, когда приготовление пельменей было у меня, во время самого разгара нашей работы входит Шевченко. Барыни его спрашивают, сколько сделать пельменей на его долю. Он отвечает: «сотню» — ему возражают, что он не съест, но он просит об этом не беспокоиться. Тогда ему приготовили сотню более крупных, и в некоторые из них наложили /282/ больше перцу, в другие соли, лука, крупы и пр. Эту сотню сварили отдельно и ждали, что будет, когда попадутся ему пельмени с такою начинкой, но он превосходно все съел и даже не поморщился.

Сына нашего звали Димитрием. Шевченко был архитектором его памятника. Он был сделан прекрасно, Шевченко сам следил за его работой. Он сделан был в рыцарском стиле, из белого камня. Детей Шевченко очень любил. Мою старшую дочь Наталью он очень баловал и всегда искал случая быть с нею.

Сначала Шевченко очень боялся моего мужа, считал его деспотом; мне много приходилось с ним спорить, и я наконец достигла того, что они сблизились. Шевченко часто гулял со мною; я была рада такому собеседнику; мы большею частью ходили на киргизское, оно же и туркменское, кладбище, которое находилось недалеко от огородов. Здесь он разбирал на памятниках сделанные знаки, — орудия, инструменты, по которым узнавал, чем занимался при жизни покойный.

Так как Шевченко был очень развитой человек, с прекрасной памятью, то темы для разговоров во время прогулок были очень разнообразны; они вызывались каждым предметом или явлением, на который почему-либо обращалось внимание во время прогулки. Благодаря этому разговоры с ним всегда были далеки от местных сплетен и доставляли большое удовольствие.

Так прогулки наши продолжались довольно долго. Однажды приходит к нам Никольский и, между прочим, в шутливом тоне говорит мне, что если я желаю, то он может показать мне место, где Шевченко стоит или ходит, выжидая, когда я пойду гулять и в какую я сторону поверну, туда и он торопится меня догнать. Мне было очень неприятно слышать это. Чтобы разом прекратить толки, я перестала ходить гулять. Шевченко удивлялся — почему? Но я никому не объяснила настоящей причины. Вот после этого началось его охлаждение ко мне.

Не помню, в котором году приезжала в форт ученая экспедиция, во главе которой состоял известный академик и ученый Бэр. Он у нас пробыл довольно долго и затем приезжал на второй год. Муж мой познакомил с ним Шевченко и просил его принять участие в его судьбе. Тот обещал похлопотать о нем через великую княгиню Марию Николаевну, которая была в то время президентшей Академии, но время проходило, а перемен не было. Шевченко было тяжело ждать. Наконец, с воцарением императора Александра Николаевича, хлопоты о нем увенчались успехом.

Окрестности форта очень грустные, растительности никакой, в июне вся степь уже выжжена солнцем. Там только росло то, что поливалось. Единственно, что было хорошо там, это близость моря.

Форт стоял на горе, кругом была степь, а дальше в одной стороне шли горы, на которые если взобраться, то там снова была необозримая степь. С другой стороны, верстах в семи от форта, был устроен сад. Туда редко ездили, потому что считали далеко; наш же сад, который развел муж, был только в версте от форта. Еще верстах в четырех было хорошее место, называемое Балкой. Оттуда брали воду, там были ключи. Близ же форта хорошей воды не было. Грунт земли — песок с ракушью, горы же из окаменелой ракуши. Каратау (горы) далеко от форта, и другие урочища тоже далеко.

Про что я не пишу, значит, о том ничего не знаю. /283/












А. Е. Ускова

Т. Г. ШЕВЧЕНКО В НОВОПЕТРОВСКОМ УКРЕПЛЕНИИ

(С. 279 — 282)


Впервые опубликовано М. С. Возняком под заголовком «Спогади Агати Ускової про Тараса Шевченка» в «Записках Українського наукового товариства в Києві. Науковий збірник за рік 1926» (К., — 1926. — Т. 21. — С. 158 — 173). Печатается по автографу (Отдел рукописей Института литературы им Т. Г. Шевченко АН УССР, ф. 77, № 127, л. 68 — 80 об.).

Ускова Агафья Емельяновна (1828 — 1899) — жена коменданта Новопетровскго укрепления И. А. Ускова. В юности жила у родственников в Киеве. С Шевченко познакомилась в 1853 году в Новопетровском укреплении, поддерживала с ним дружеские отношения до конца ссылки. Сохранилось несколько портретов А. Усковой, нарисованных Шевченко в Новопетровском укреплении (Т. IX. — № 34, 35, 41).

Со слов А. Усковой и двух ее дочерей впоследствии воспоминания о Шевченко пересказала ее внучка — дочь Наталии Ираклиевны Усковой (см.: Литвинова Є. Дідусь Тарас // Життя й революція. — 1928. — № 3. — С. 111 — 116). Поскольку здесь преимущественно повторены сведения, имеющиеся и в других публикациях, в настоящем издании эти воспоминания не перепечатаны.

Воспоминания А. Усковой написаны по просьбе биографа Шевченко А. Конисского в виде ответа на ряд заданных им конкретных вопросов.

...переписывали ему его сочинения, которые он посылал в Петербург и получал за них вознаграждение. — Очевидно, А. Ускова совместила тут разные факты биографии Шевченко времен его солдатчины: посылку им в Петербург и Москву нескольких русских повестей (часть их действительно переписана неизвестными лицами, при жизни Шевченко они не печатались) и получение им денежной помощи от друзей, которая поступала в Новопетровское укрепление на имя И. Ускова. Мостовский Мацей Валентиевич (род. в 1804 г.) — штабс-капитан Оренбургского артиллерийского гарнизонного округа, один из ближайших приятелей Шевченко в Новопетровском укреплении. Принимал участие в польском восстании 1830 года, много рассказывал о нем Шевченко. Оценка их взаимоотношений в воспоминаниях А. Усковой подтверждается теплыми упоминаниями о Мостовском в письмах и дневнике Шевченко (Т. 5. — С. 17 — 18; Т. 6. — С. 90).

Львов Геронтий Ильич — майор, командир 1 Оренбургского линейного батальона, в одной из рот которого Шевченко служил в Новопетровском укреплении. Преследовал Шевченко жестокими придирками; вопреки ходатайству генерала Г. Фреймана, в 1854 году Львов отказался представить Шевченко к унтер-офицерскому званию из-за его слабой строевой подготовки. Лишь в следующем году Львов согласился поддержать ходатайство об облегчении судьбы Шевченко «путем представления его к унтер-офицерскому чину» (см.: Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 265 — 266).

Заявлению Лескова... решительно нельзя верить. — Речь идет об утверждении писателя Н. Лескова в примечании к его статье «Иродова работа» (Исторический /525/ вестник. — 1882. — № 4. — С. 191), повторенном в книге М. Чалого «Жизнь и произведения Тараса Шевченко. Свод материалов для его биографии» (с. 80 — 81), которое вызвало длительную дискуссию среди биографов Шевченко и мемуаристов, будто бы к Шевченко во время ссылки было применено телесное наказание. Хотя Лесков утверждает, что он лично слышал об этом от самого Шевченко, на лицо явная ошибка — тем более, что этот эпизод Лесков связывал не с оренбургским губернатором В. Перовским, а с его братом Львом Перовским — министром внутренних дел.

...Ираклий Александрович и не мог бы так решительно действовать, не имея поддержки свыше. — Дружеское отношение к Шевченко и многолетняя помощь ему новопетровского коменданта майора Ускова Ираклия Александровича (1810 — 1882) объясняется прежде всего его собственной гуманностью и прогрессивными взглядами. Не исключено, что Усков, происходивший из рода запорожских казаков и некоторое время живший в Киеве, мог еще на Украине слышать о Шевченко. Несомненно, он слышал о нем в Оренбурге еще до своего назначения в Новопетровское укрепление, а возможно, и встречался с ним там: в 1849 году Усков жил в оренбургском доме Кутиных, где часто бывал Шевченко (см.: Большаков Л. Літа невольничі, с. 379). Став комендантом Новопетровского укрепления и ближе познакомившись с Шевченко, Усков на собственную ответственность взял целый ряд послаблений, которые существенно облегчили положение ссыльного поэта.

...Он очень желал нарисовать образ масляными красками, но ему это не разрешили. — На рапорт коменданта Ускова от 7 января 1854 года с просьбой разрешить Шевченко нарисовать запрестольный образ для церкви Новопетровского укрепления корпусной командир В. Перовский ответил отказом (Тарас Шевченко. Документи та матеріали до біографії, с. 262 — 264).

Истории со Скобелевым не знаю. — Речь идет о трагедии рядового 1 Оренбургского линейного батальона Скобелева, беглого крестьянина с Херсонщины, дружившего с Шевченко в Новопетровском укреплении, которая подробно описана в дневнике Шевченко (Т. 5. — С. 55 — 56). После перемещения его роты в Уральское укрепление Скобелев был осужден к наказанию шпицрутенами и сослан в арестантские роты в Сибирь за пощечину офицеру П. Обрядину, присвоившему присланные Скобелеву деньги.

Компиони (Кампиньони) Андрей Алексеевич — гарнизованный инженер-подпоручик Новопетровского укрепления, известный своей распущенностью и пьянством. За отказ Шевченко вместе с ним участвовать в попойке приказал арестовать его и подал на него рапорт коменданту, обвиняя в оскорблении офицерского звания, что могло иметь для ссыльного солдата катастрофические последствия. Усилиями И. Ускова инцидент был улажен, но Шевченко пришлось извиниться перед «мерзавцем Кампиньони» (Т. 5. — С. 34 — 36).

Жуйков Александр Гаврилович (род. в 1826 г.) — поручик 1 Оренбургского линейного батальона, один из немногих офицеров в Новопетровском укреплении, с которыми Шевченко был в дружеских отношениях. После своего отъезда из укрепления Шевченко передавал ему приветы в письмах к Ускову (Т. 6. — С. 180, 207, 219).

Бажанов Николай Ефремович — подпоручик, плац-адъютант Новопетровского укрепления, впоследствии смотритель госпиталя. Дружески относился к Шевченко, получал на свое имя его корреспонденцию. 21 июля 1857 года первым поздравил Шевченко с освобождением. Шевченко нарисовал портреты Бажанова вместе с женой (Т. IX. — № 42) и отдельно (Т. IX. — № 43; Т. 5. — С. 16 — 17).

Бурцев Лев Александрович — подпоручик, плац-адъютант Новопетровского укрепления (с июня 1856 г.). Шевченко был с ним в дружеских отношениях, останавливался на его квартире в Астрахани; приехав в Нижний Новгород, передавал ему приветы в письмах (Т. 6. — С. 180, 207).

Никольский Сергей Родионович (род. в 1816 г.) — коллежский асессор, старший лекарь Новопетровского госпиталя, ведал также библиотекой укрепления. Шевченко /526/ ценил его образованность, но был невысокого мнения о его человеческих и профессиональных качествах (Т. 5. — С. 21 — 24, 60}.

Мешков Михаил Федотович — надворный советник, цейхвахтер Новопетровского арсенала. Шевченко отрицательно отзывался о нем в дневнике (Т. 5. — С. 84, 90).

«Кляузы отвратительнейшего надворного советника Мешкова» привели к аресту артиллерийского офицера М. Мостовского — приятеля Шевченко.

Фрейман Густав Антонович (род. в 1790 г.) — генерал-майор, начальник артиллерии гарнизонов Оренбургского корпуса. Во время инспекционных приездов в Новопетровское укрепление встречался с Шевченко, представил его к унтер-офицерскому званию. Шевченко подарил ему свою акварель «Ночь» (не сохранилась), передавал с ним свои скульптурные произведения оренбургским друзьям (Т. 6. — С. 120). Зигмунтовский Константин Николаевич — губернский секретарь, поверенный Астраханского акцизного общества в Новопетровском укреплении. Шевченко часто посещал семью Зигмунтовских. В 1860 году Зигмунтовский написал Шевченко письмо в Петербург в связи с выходом нового издания «Кобзаря» (см.: Листа до Т. Г. Шевченка, с. 180 — 181).

Ханга-баба — урочище, расположенное за 30 км к востоку от Новопетровского укрепления. Шевченко бывал здесь во-время Каратауской экспедиции 1851 года

и позже, сделал там несколько рисунков акварелью и карандашом (Т. IX. — № 1, 19—28 и др.).

Сына нашего звали Димитрием. Шевченко был архитектором его памятника. — Смерть сына Димитрия (1851 — 1853) была тяжелым горем в семье Усковых, которая перед тем уже потеряла десятимесячного первенца Александра (умер в Оренбурге 9 августа 1850 г.). Сохранился рисунок Шевченко, изображающий спроектированный им памятник Д. Ускову (Т. IX. — № 162).

...после этого началось его охлаждение ко мне... — Свидетельство А. Усковой о том, что дружеские взаимоотношения с Шевченко ей пришлось ограничить, «чтобы разом прекратить толки», существенно дополняет оценку этих взаимоотношений в письме Шевченко к Бр. Залескому от 15 сентября 1856 года: «Агата имела неосторожность попрекнуть меня своими благодеяниями, и я отряхнул прах от ног моих...» (Т. 6. — С. 137).

...приезжала в форт ученая экспедиция... — Научная экспедиция по изучению рыболовства на Волге и в Каспийском море во главе с известным натуралистом академиком Бэром Карлом Максимовичем (1792 — 1876) посещала Новопетровское укрепление четыре раза на протяжении 1853 — 1856 годов. Впервые Бэр был там с 21 сентября по 3 октября 1853 года. Живя на квартире у И. Ускова, Бэр познакомился с Шевченко и впоследствии содействовал мерам, предпринимаемым передовой русской общественностью для его освобождения из ссылки. (Жур П. Встречи на Манглышлаке // Звезда. — 1966. — № 8. — С 178 — 186).











Попередня     Головна     Наступна


Вибрана сторінка

Арістотель:   Призначення держави в людському житті постає в досягненні (за допомогою законів) доброчесного життя, умови й забезпечення людського щастя. Останнє ж можливе лише в умовах громади. Адже тільки в суспільстві люди можуть формуватися, виховуватися як моральні істоти. Арістотель визначає людину як суспільну істоту, яка наділена розумом. Проте необхідне виховання людини можливе лише в справедливій державі, де наявність добрих законів та їх дотримування удосконалюють людину й сприяють розвитку в ній шляхетних задатків.   ( Арістотель )



Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть мишкою ціле слово та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.