[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 322-329; 542-543.]

Попередня     Головна     Наступна





Н. М. Шмидтгоф

РАССКАЗЫ Е. ПИУНОВОЙ-ШМИДТГОФ О Т. Г. ШЕВЧЕНКО



Когда я был еще ребенком, я часто рассматривал большой альбом, который лежал на рабочем столе моей матушки. В этом альбоме были собраны портреты многих великих артистов и писателей. На самом первом месте в альбоме мое внимание привлекал один портрет «серьезного дяди» с большими усами, в барашковой шапке и с большим барашковым воротником. Когда я спросил мою матушку, кто этот «дядя», моя матушка ответила мне: «Это знаменитый, великий украинский поэт Тарас Григорьевич Шевченко, и вот когда ты вырастешь, я расскажу тебе про него много, много хорошего, потому что этот великий человек был моим большим другом, учителем и очень любил меня».

Прошли года... Я вырос... Мне исполнилось 20 лет, когда я поступил на сцену, и первым моим сезоном был летний сезон в г. Павловске под Петербургом, в антрепризе А. Р. Кугеля, у которого служила и моя матушка Екатерина Борисовна Пиунова-Шмидтгоф. В этот сезон Екатерина Борисовна исполняла уже роли «гранддам» и драматических старух. Это было в 1897 году. Е. ПиуновойШмидтгоф было уже 56 лет.

Однажды вечером, сидя на скамье под ветвями старой сосны, она рассказала мне чудную быль-сказку из своей жизни... далекого прошлого...

«Ведь ты знаешь, — начала она свой рассказ, — родилась я в Нижнем Новгороде в 1843 году 17 ноября. Ни мой отец, ни моя мать актерами не были, но в юности мой отец был «танцором» на сцене крепостного театра кн. Шаховского, а затем эту деятельность бросил и в дальнейшем был «управляющим делами театра». Бабушка же моя, Настасья Ивановна Пиунова, была крепостной актрисой князя Шаховского. «Меня, словом, десяти лет привезли, — говорила бабушка, — из деревни в лаптях, вымыли, обули, одели, поместили в «девичьей» и стали обучать театральному искусству...»

В доме князя бабушка вышла замуж и произвела на свет моего отца, там же она его женила. После смерти князя Шаховского, /323/ по его воле, было выдано 300 «вольных», и бабушка, будучи уже первой «трагической актрисой», овдовела, оставшись с единственным своим сыном и моим отцом, которого она воспитала своим трудом.

Я начала свою артистическую деятельность с двух лет. Меня вынесли впервые на сцену в пьесе «Окно во втором этаже». а трех лет я играла роль в пьесе «Морской волк». Шести-семи лет я отплясывала различные танцы. А росла на руках чуть ли не всех знаменитостей Москвы и Петербурга, так как на ярмарку в Нижний Новгород все они приезжали на гастроли: М. С. Щепкин, И. В. Самарин, В. И. Живокини ежегодно гастролировали в Нижнем Новгороде и бывали в нашей семье.

Живокини чаще других навещал Нижний Новгород и во время своих гастролей восхищался моим, как он говорил, «ярким талантом». Он уговаривал моего отца поместить меня в театральную школу, и в 1851 г. я, семилетняя девочка, с двумя знаменитыми актерами В. И. Живокини и И. В. Самариным в дилижансе поехала в Москву. В школе, к сожалению, я пробыла недолго, всего два года, и, вернувшись в Нижний Новгород, снова очутилась, разумеется, на подмостках Нижегородского театра.

В 1853 году сгорел театр в Нижнем Новгороде, в котором я играла, и мне пришлось поехать в Кострому, где я вместе с моей бабушкой, которая была уже очень стара и не могла быть актрисой, а заведовала «гардеробом», получали 25 рублей: я — десять рублей, а бабушка — пятнадцать рублей в месяц. Затем я играла в Пензе, а в 1856 — 1857 году опять в Нижнем Новгороде, во вновь отстроенном театре. Вот к этому-то времени относится мое знакомство с Тарасом Григорьевичем Шевченко.

Семья, в которой жила я, была большая; детей у моих родителей было двенадцать человек, жили мы бедновато. Разносолов не было: щи да каша, а по праздникам пирог. За стол садилось четырнадцать человек, а работников было двое: отец да я. Отец получал немного, а я 10 — 25 рублей в месяц. Отец был строг. И ни слезы, ни просьбы матери не смягчали его крутого нрава, который держал нас, детей, в страхе и повиновении.

Помню, был такой случай: я должна была на сцене сказать свои слова партнеру, повернуться и уйти со сцены. На первой репетиции я повернулась неправильно, т. е. спиной к публике, меня поправили и сказали, что поворачиваться к публике спиной никогда нельзя — это неприлично, надо так поворачиваться, чтобы быть всегда лицом к публике. И на следующей репетиции я сделала поворот правильный, но на спектакле... О ужас! Я ошиблась и оскорбила эстетическое чувство чопорной публики, повернувшись к ней спиной. От страха у меня подкосились ноги, и я едва добежала к своей уборной, схватила свое пальтишко и опрометью бросилась домой.

Моя мать, Феона Ивановна, впустившая меня в дом, сразу заметила по моему лицу, что что-то случилось в театре недоброе. Узнав у меня, в чем дело, — стала меня журить, не внимая ни моим слезам, ни оправданиям. А мой отец, который видел сделанную мной ошибку на сцене, после окончания спектакля, идя домой, нашел на дороге случайно хороший кусок веревки, похожей на тяж от телеги, поднял его и с этим-то оружием в руках пришел домой и /324/ спросил: «Где Катерина?» Катерина, дрожа от страха, вышла, стала «пред грозные очи родителя», ну и... Да, крутенек был мой родитель, и тяжела была его отцовская рука...

Пройдя «хорошую» школу, к пятнадцати годам я была уже настоящей актрисой, играла все, что было нужно: трагедии, комедии, оперетты, водевили с пением и мелодрамы.

Это было в 1857 году. Во время одного рядового спектакля, в котором я была занята и в водевиле с пением «Простушка и воспитанная», после последнего акта драмы в антракте, перед водевилем, наш антрепренер пришел за кулисы с каким-то незнакомым человеком в смазных сапогах и показал ему закулисное устройство нашего театра: наши уборные, бутафорскую и другие помещения сцены.

Этот незнакомец был великий украинский поэт Т. Г. Шевченко. С некоторыми актерами антрепренер познакомил Тараса Григорьевича. Была ему представлена и я. Я сделала перед Тарасом Григорьевичем реверанс — он протянул мне руку, глаза его пристально и ласково смотрели на меня. Он улыбнулся и сказал:

 — Вами-то я всегда любуюсь, когда вижу вас на сцене.

Под гримом я покраснела до ушей. В смущении я что-то пробормотала, не зная, что мне нужно сказать, чтобы выразить ему свое удовольствие, свою радость по поводу знакомства с ним.

Мы все знали, что в Нижнем Новгороде живет Т. Г. Шевченко, знали о его возвращении из ссылки, но о возможности познакомиться с ним никто из нас и не мечтал. К моему смущению подоспел третий звонок помощника режиссера, и я еще раз сделала книксен перед Тарасом Григорьевичем, сказала:

 — Мне надо идти на сцену... Сейчас начинают.

 — Будьте как всегда прекрасны, — ласково пожимая руку, сказал Тарас Григорьевич.

Я побежала на сцену. Сердце мое колотилось так сильно и так часто, что я еле переводила дыхание. Какое-то необъяснимое волнение охватило меня от взгляда, звука ласкового голоса этого нового знакомого и от его теплого пожатия руки. В нем была какая-то обаятельная простота... Когда я вышла на сцену опять, вдруг в партере увидела ласковые глаза поэта, я невольно улыбнулась и вдохновение, творческий огонь охватил все мое существо.

Придя после спектакля домой, я долго-долго думала о своем новом знакомом, была задумчива и даже навлекла на себя неудовольствие Бориса Семеновича — моего отца. «О чем это вы, Екатерина Борисовна, все думаете? Или о ком?» Я ему ничего не ответила: думы, запавшие в мою голову о великом человеке, я глубоко хранила в моем сердце.

Вскоре после этого в Нижний Новгород приезжает знаменитый актер Михаил Семенович Щепкин. Это был бесподобный актер и изумительный человек и пользовался громадной славой как артист и глубоким уважением как человек. Происходил он из крепостных графа Волькенштейна и после семнадцатилетнего путешествия по матушке-России в качестве странствующего артиста он тридцать два года служил при Московском театре.

Михаил Семенович был большим другом Тараса Григорьевича, и приезжал-то он в Нижний Новгород в гости к Тарасу Григорьеви-/325/чу, и по желанию Тараса Григорьевича и нижегородцев, которые узнали о приезде великого артиста, Михаил Семенович сыграл несколько спектаклей (пять или шесть). Михаил Семенович, увидев меня на сцене, сразу почувствовал во мне дарование, и в его гастролях я играла с ним, по его желанию, все главные женские роли. Участвовала я в пьесах «Матрос», «Мирандолина» («Хозяйка гостиницы») Гольдони, «Москаль-чаривнык», в которой играла Татьяну. И вот эта-то роль, эта пьеса «Москаль-чаривнык» и дала мне возможность, большую, незабываемую на всю жизнь радость, счастье видеть подле себя Тараса Григорьевича. Из дальнейшего моего рассказа будет ясно, что Тарас Григорьевич любил меня, как свое родное детище и даже еще горячей, и вот Тарас Григорьевич, а в угоду ему и Михаил Семенович Щепкин, учили меня украинскому языку и вдолбили мне роль Татьяны в оперетте «Москаль-чаривнык» так, что по сей час я помню ее наизусть.

Сколько страха, волнений пережила я, когда старый маститый и такой знаменитый артист назначил мне эту трудную роль Татьяны. И как я была поражена, когда Михаил Семенович Щепкин пришел в театр с Тарасом Григорьевичем. «Ты, Тарас Григорьевич, обучи ее, она девица понятливая, талантливая, ты увидишь — она нас же порадует своей игрой».

И вот Тарас Григорьевич, познакомясь с моим отцом и моей матушкой, стал приходить к нам в наш скромный домик, в наше крохотное зальце с небольшими оконцами, крашеным полом и скромной обстановкой.

Была суббота. Моя мать и все дети были в церкви, спектакля не было... Вечерело... Я сидела в своей комнатушке, передо мной горела сальная свеча... Я углубилась в чтение роли Татьяны. Украинские слова были для меня новы и не совсем понятны... В передней раздался звонок. Я побежала отпереть дверь. Дверь распахнулась, и в переднюю вошел мой отец, а за ним стоял весь занесенный снегом Тарас Григорьевич Шевченко.

 — Вот какого учителя нашел тебе, Екатерина Борисовна, наш старик Михаил Семенович.

Тарас Григорьевич стряхивал с воротника своей шубы снег, а я бросилась помогать ему снять ее.

 — Не надо, не надо, серденько. Тарас давно сам себя и одевает и раздевает, — весело смеясь и снимая свою тяжелую шубу, сказал Тарас Григорьевич.

Мы вошли в комнату... Отец засуетился...

 — Чайку бы нам... Мамаша, Феона Ивановна, небось с ребятами в церкви? — спросил отец.

Я ответила, что никого дома нет.

 — Вот и отлично! Никто нам не помешает. Будем учиться, и чаю не надо! — бодро и весело сказал Тарас Григорьевич.

Я принесла свечу. Тарас Григорьевич раскрыл пьесу, которую он принес с собой. Я взяла свою роль, и, сидя за столом при тусклом свете одной сальной свечи, начался мой первый урок с Т. Г. Шевченко украинского языка для роли Татьяны в пьесе «Москаль-чаривнык».

Тарас Григорьевич спокойно прочитывал каждое слово и терпеливо ждал, когда я правильно произнесу его. Он работал со мной /326/ долго, свеча нагорала, коптела, приходилось срезать фитиль. Наклонившись над пьесой, Тарас Григорьевич исподлобья поглядывал на меня и одобрительно кивал головой, когда я постепенно начинала правильно выговаривать украинские слова.

До первого представления «Москаля-чаривныка» Тарас Григорьевич приходил к нам ежедневно, после репетиции и до вечера, до моего ухода на спектакль, разучивал со мной роль Татьяны.

Наконец настал день спектакля. Я волновалась, все мои сестры и мать готовили мне все нужное для спектакля. Тарас Григорьевич, с виду спокойный, лихорадочно блестящими глазами смотрел на торопливые приготовления и на всех нас и терпеливо ждал, чтобы со мной вместе пойти в театр.

Перед самым спектаклем Тарас Григорьевич сказал мне: «За вас, Катруся, я спокоен». И пошел смотреть представление. Его слова были для меня опорой, они дали мне уверенность в себе, и я, окрыленная ими, смело вышла на сцену.

После спектакля, который прошел с громадным успехом для меня и с положительным триумфом для Щепкина, Тарас Григорьевич пришел за кулисы в уборную к Щепкину и благодарил его за то наслаждение, которое он доставил своей игрой. Щепкин сказал ему, что наслаждение получил он, Щепкин, так как Пиунова — это первая актриса, которая так великолепно играла с ним Татьяну, а знаменитая Самойлова перед скромною Пиуновой просто солдатка.

Я была счастлива, что и Тарас Григорьевич вместе со мной разделяет мое счастье. Я чувствовала, что в его большой глубокой натуре зарождается ко мне что-то такое, что заставляет меня с каждой нашей встречей все больше и больше не считать его чужим, а родным, близким мне человеком. Его присутствие в нашем доме стало мне необходимым, с его приходом в мое сердце врывался каждый раз луч света, знания и чувство большой, большой радости.

Тарас Григорьевич приносил мне чудные книжки и читал их вместе со мной. Я учила наизусть стихи и монологи из пьес и декламировала их ему. Он мне часто говорил:

 — Катруся, если ты будешь работать, то сделаешься великой актрисой.

Я была счастлива. И, как ребенок, который ждет прихода своей матери, ждала каждый день Тараса Григорьевича. И он приходил, всегда радостный, всегда вдохновенный. Как часто, сидя со мною вдоем, он рассказывал мне о своем тяжелом изгнании, о той воле, которая совершила над ним это великое преступление...

Приходят мне на память наши дружеские беседы, когда за чашкой чая у самоварчика сидела я, Михаил Семенович Щепкин и Тарас Григорьевич. Ведь Щепкин во время своих гастролей каждый свободный вечер проводил со мной и с Тарасом Григорьевичем. Вот однажды я и рассказала своим друзьям свою обиду, которую мне нанесли богатые люди во время моего предбенефисного объезда знатной публики для приглашения на мой бенефис. В прежнее время бенефис был «наградой», которая давалась «первым сюжетам». Я же имела бенефис, когда получала всего десять рублей в месяц. Для того, чтобы сделать хороший сбор, нужно было быть любимицей публики, кроме того, нужно было делать «визи-/327/ты» с билетами на бенефис из дома в дом. Так вот, в одном доме меня приняли очень любезно, купили билет и подарили еще «в придачу» надеванное раз на бал тарлатановое платье. Эта подачка меня страшно обидела, но не взять было нельзя. Щепкин рассказал другой факт из его бенефисных объездов по знатным господам. В одном доме «знатный барин» принял его в зале и, не говоря ни слова, позвонил лакея и приказал провести Щепкина в столовую, чтобы экономка напоила его кофе. Пошел он с лакеем в столовую, и экономка Аграфена Яковлевна, которая была одна в комнате, так как господа только что откушали, напоила его кофе.

 — Я, — говорил Щепкин. — выпил чашку кофе, едва справляясь с негодованием. Когда же я успокоился, то понял, что меня не хотели обидеть, а наоборот... Но способ оказать внимание человеку был груб, так как в этот дом не проникло еще чувство уважения к актеру как равноправному человеку. Ну все-таки мне было больно и обидно, ведь я тогда был уже признанным артистом и очень немолодым человеком, а ты еще такой «поросенок», которому «всякое даяние благо». Этому финалу рассказа до слез смеялся Тарас Григорьевич и говорил: «От так угостили: тебя (т. е. Михаила Семеновича) — кофе, а ты Катрусю — поросенком».

Тарас Григорьевич и после гастролей Щепкина бывал у нас ежедневно. Как велось в те годы, у барышень всегда были альбомы, куда им писали на память стихи или какие-нибудь изречения, такой альбом был и у меня, и вот в этот-то альбом написал мне Тарас Григорьевич следующие стихи:


Утоптала стежечку

Через яр.

Через гору, серденько.

На базар...

Я два шаги — два шаги

Пропила,

За копійку дудника

Найняла.

Заграй мені, дуднику,

На дуду,

Нехай своє лишенько

Забуду.


К большому моему огорчению, этот альбом у меня взял один «любитель литературы» ненадолго и зачитал его навсегда.

Тараса Григорьевича особенно любили мои маленькие сестры и братья, которых, как и вообще всех детей, очень любил и он. Они его, бывало, положительно облепят, и он целыми часами забавлялся с ними, пел им украинские песни, и особенно забавлял он детей песней, которую он научил их подпевать хором:


Поведу козла на базар,

Накуплю белил, румян.

Хор:

Ах, чеберики-чок-чебери,

Жена, мила, бай-говори!


И дети самые маленькие так «начебериковывались», что, не умея выговаривать «Тарас Григорьевич», называли его «Чеберик» или «Чок-чеберик». /328/

Вообще в нашей семье Тараса Григорьевича ужасно любили, да и как было не любить такого умного, такого обаятельного в обращении человека!

Как-то Тарас Григорьевич пригласил меня с моей матушкой кататься в санях, и мы поехали с ним в деревню Бор. Моя матушка, конечно, стала давно замечать и тревожиться о том, что Тарас Григорьевич все больше и больше начинает привязываться и любить свою Катрусю. Тревога ее была понятной — я была еще слишком молода, мне не было еще полных шестнадцати лет, а в эти годы девушка не может оценить и проверить по достоинству, по-настоящему, ни своих чувств, ни чувств человека, который любит ее, и поэтому моя матушка старалась всеми силами отдалить назревавшую развязку, которая все-таки произошла и заставила меня, быть может, распорядиться своей судьбой и судьбой великого поэта не своей, а чужой волей. Во время нашего катания матушка моя приказала мне спеть Тарасу Григорьевичу песню: «Не ходи, девка, молода замуж, наберись ума-разума, да сундук добра, да короб холста» и т. д. Этой песней моя матушка хотела подчеркнуть мою молодость, слишком раннюю весну для любви, а тем более для брака.

Но все-таки в одно из своих постоянных посещений Тарас Григорьевич заявляет мне, что ему надо сообщить что-то важное. Моя мать, оставляя меня с Тарасом Григорьевичем в комнате, за спиной поэта погрозила мне пальцем и ушла в кухню.

Побеседовав с Тарасом Григорьевичем немного о театре, я стала собираться на репетицию и надела шляпу.

 — Погодите, не уходите, — сказал мне Шевченко.

 — Мне надо, Тарас Григорьевич, на репетицию, — ответила я ему.

 — Серденько мое, погодите!

И он попросил меня позвать мою мать и отца.

Когда все были в сборе, Тарас Григорьевич обратился к моей матери и к моему отцу со следующими словами (дословно помню все, как сказал он):

 — Слухайте-но, батько и матко (он очень часто так называл моего отца и мать), и ты, Катруся, прислухай. Вы давно меня знаете, видите: вот я, какой есть, — такой и буду. У вас, батько и матко, есть товар, а я купец — отдайте мне Катрусю!

Сделанное мне Тарасом Григорьевичем предложение произвело ошеломляющее впечатление на всех. Я вся пылала, мысли мои путались. Я, как пойманный зверек, смотрела то на Тараса Григорьевича, то на моих родителей и не знала, что мне делать, мне хотелось кинуться к нему и обнять его гениальную голову, благодарить за честь, но... грозные глаза моей матушки указывали мне на дверь, и я опрометью бросилась из дому, крича в ответ останавливавшему меня Тарасу Григорьевичу:

 — Простите, Тарас Григорьевич, мне некогда! Мне надо на репетицию. Я не знаю, как папаша...

Вскоре после этого я получила от Тараса Григорьевича письмо, в котором он писал мне, что он меня любит и сделаться моим мужем для него величайшее счастье, но он должен покориться обстоятельствам, несмотря на которые чувства его ко мне никогда не изменятся. Это письмо я облила горькими слезами и хранила /329/ его долгими, долгими годами. После всех пережитых мной волнений я получила от моего отца наказ не вводить в заблуждение Тараса Григорьевича и не давать ему надежд, так как женой его я быть не могу — для этого я слишком молода и слишком глупа. И я покорились воле родительской.

Как ни любили все Тараса Григорьевича, но тут вся семья переполошилась. Ведь мне еще пятнадцати лет не было! Ну что я понимала! Мне казалось, что в Тарасе Григорьевиче жениховского ничего не было. Сапоги смазные, дегтярные, тулуп чуть не нагольный, шапка барашковая самая простая, и в патетические минуты Тараса Григорьевича хлопающаяся на пол в день по сотне раз, так что если бы она была стеклянная, то часто бы разбивалась. Да, только все это представлялось и вспоминалось, а о душевном мире, об уме великого поэта позабыла, разуму не хватило!..

После долгих жарких разговоров решили — ждать год, а то и два... Уехал Тарас Григорьевич вскоре в Питер, и кто же не помнит, что творилось во время его приезда туда!

Много писем было получено моим отцом от Тараса Григорьевича — а прямого ответа не было, но... приехал из Екатеринбурга Максимилиан Карлович Шмидтгоф, произвел на Катрусю сильное впечатление... Весною на пасхе послали Тарасу Григорьевичу окончательный ответ... Я вышла замуж за Шмидтгофа Максимилиана Карловича.

Так закончила свой рассказ моя матушка о незабываемых днях, проведенных с великим поэтом в тесном кругу родной семьи и на подмостках театра.











Н. М. Шмидтгоф

РАССКАЗЫ Е. ПИУНОВОЙ-ШМИДТГОФ О Т. Г. ШЕВЧЕНКО

(С. 322 — 329)


Впервые опубликовано в ж. «Литературный современник» (1939. — № 3. — С. 198 — 204) под заглавием «Воспоминания о Шевченко». Печатный текст существенно отличается от автографа, хранящегося в ИЛ (ф. 1, № 584). Там же хранится черновая рукопись этих воспоминаний (ф. 1, № 583), в которой имеются места, отсутствующие как в чистовом автографе, так и в печатном тексте. Как явствует из сопроводительного письма, обе рукописи были присланы Н. Шмидтгофом из г. Нальчика (где он проживал тогда временно) 10 мая 1937 года. Печатается по чистовому автографу.

Шмидтгоф Николай Максимилианович (родился в середине 70-х годов XIX ст. — умер после 1943 г.) — русский актер, сын Е. Пиуновой. В записанных им воспоминаниях матери заметно стремление мемуаристки приукрасить свое отношение к Шевченко, а также попытка публикатора привнести в описание событий середины XIX столетия взгляды и дефиниции, характерные для шевченковедения советского времени (особенно заметно это в черновой рукописи). Кроме названной публикации Н. Шмидтгофа, воспоминания Е. Пиуновой печатались также в издании: Юшков Н. Ф. К истории русской сцены. Екатерина Борисовна Пиунова-Шмидтгоф в своих и чужих воспоминаниях. — Казань, 1899.

Пиунова-Шмидтгоф Екатерина Борисовна (1841 — 1909) — русская актриса. В 1856 — 1858 годах выступала в труппе Нижегородского театра, где обратила на себя внимание Шевченко, который познакомил ее с М. Щепкиным, заботился о развитии ее актерского мастерства, отозвался на ее бенефис положительной рецензией в газ. «Нижегородские губернские ведомости» (1858. — 1 февр.). Взаимоотношениям с Е. Пиуновой, которой Шевченко предлагал стать его женой, посвящены многие страницы его дневника (Т. 5. — С. 151 — 204).

...родилась я в Нижнем Новгороде в 1843 году... — В действительности Е. Пиунова родилась в 1841 году; это подтверждается также упоминанием ее сына о том, что в 1897 году ей было 56 лет.

...в водевиле с пением «Простушка и воспитанная»... — Первое упоминание о Е. Пиуновой в дневнике Шевченко датировано 13 октября 1857 года. Восторженный отзыв об ее игре в названном водевиле Д. Ленского записан 6 января 1858 года (Т. 5. — С. 151, 184).

Вскоре... приезжает знаменитый актер... Щепкин. — Гастроли М. С. Щепкина в Нижнем Новгороде, куда он приезжал увидеться с Шевченко, продолжались с 24 по 28 декабря 1857 года.

Участвовала я в пьесах... — Во время гастролей М. С. Щепкина в Нижнем Новгороде Е. Пиунова играла в водевиле Соважа и Делюрье «Матрос», комедии К. Гольдони «Мирандолина» («Хозяйка гостиницы»), пьесе И. Котляревского «Москаль-чарівник».

...знаменитая Самойлова... — актриса Александринского театра в Петербурге Самойлова (Макшеева) Надежда Васильевна (1818 — 1899), популярная исполнительница водевильных ролей.

...приносил мне чудные книжки... — Как явствует из записей в дневнике Шевченко, он приносил Е. Пиуновой и читал вместе с нею произведения Пушкина, Гоголя, Котляревского, В. Курочкина, Кольцова, Крылова, Салтыкова-Щедрина, Гете и др. (Т. 5. — С. 186, 187, 202).

...для приглашения на мой бенефис. — Бенефис Е. Пиуновой в Нижегородском театре состоялся 21 января 1858 года. Шевченко посвятил ему рецензию, опубли-/543/кованную (без подписи) в «Нижегородских губернских ведомостях» 1 февраля 1858 года (Т. 6. — С. 316 — 318). Эту рецензию Шевченко через В. Погожева передал также в Москву, где при содействии Е. Корша она была помещена в «Приложениях» к газ. «Московские ведомости». — 1858. — 11 февр. (см.: Листа до Т. Г. Шевченка, с. 128). Успех молодой актрисы и одобрительная рецензия Шевченко вызвали полемический отклик «Заметки на статью о бенефисе г-жи Пиуновой» в газ. «Нижегородские губернские ведомости» от 22 февраля 1858 года.

...в этот-то альбом написал мне Тарас Григорьевич следующие стихи... — Как видно из копии, снятой с этого автографа Шевченко мужем Е. Пиуновой М. Шмидтгофом в апреле 1862 года в Харькове (ИЛ, ф. 1, № 64), дата записи Шевченко в альбоме Е. Пиуновой — 26 января 1858 года. Стихотворение «Утоптала стежечку» (Т. 2. — С. 165), написанное в Аральской экспедиции, тогда еще не было опубликовано. Впервые оно напечатано в 1860 году в русском переводе А. Плещеева (Кобзарь Тараса Шевченко в переводе русских поэтов. — СПб., 1860). На украинском языке впервые напечатано в «Кобзаре» 1867 года (издание Д. Кожанчикова). Авторскую копию этого стихотворения Шевченко подарил в 1858 году в Петербурге певице Изабелле Гринберг.

...мои маленькие сестры и братья... — В черновом автографе есть упоминание: «Нас было четыре сестры и один брат» (ИЛ, ф. 1, № 583, л. 2).

Вообще в нашей семье Тараса Григорьевича ужасно любили... — В действительности родители Е. Пиуновой относились к Шевченко весьма сдержанно и всячески противодействовали его намерению жениться на ней. Это признавал и Н. М. Шмидтгоф в черновой рукописи своих воспоминаний (ИЛ, ф. 1, № 583, л. 14 — 15).

...поехали с ним в деревню Бор. — Эта поездка состоялась 26 января 1858 года (Т. 5. — С. 190). Упоминаемую Е. Пиуновой песню Шевченко записал в свой дневник, неодобрительно отозвавшись о ней.

...мне не было еще полных шестнадцати лет... — Здесь, как и в начале своих воспоминаний, Е. Пиунова приуменьшает свой возраст. В действительности в это время ей пошел семнадцатый год, и через два года она вышла замуж.

Вскоре после этого я получила от Тараса Григорьевича письмо... — Текст этого письма записан в дневнике поэта 30 января 1858 года (Т. 5. — С. 191 — 192) рукой кого-то из знакомых Шевченко.

Много писем было получено моим отцом от Тараса Григорьевича... Весною, на пасхе послали... окончательный ответ... — Эти утверждения не соответствуют действительности: взаимоотношения с Е. Пиуновой Шевченко окончательно порвал еще до своего отъезда из Нижнего Новгорода — после того, как она, вопреки договоренности М. Щепкина о ее поступлении в Харьковский театр, возобновила свой контракт в Нижнем Новгороде (Т. 5. — С. 205).

Шмидтгоф Максимилиан Карлович (1835 — 1879) — актер и музыкант. Женился на Е. Пиуновой в 1860 году, приехав в Нижний Новгород проведать отца, дирижера театрального оркестра, и сестру Эвелину, актрису Нижегородского театра. Шевченко был знаком в Нижнем Новгороде с семьей Шмидтгофов; накануне своего отъезда оттуда он встретился с М. Шмидтгофом, о котором одобрительно отозвался в дневнике как о молодом, очень талантливом скрипаче и сценическом артисте (Т. 5. — С. 209). /544/











Попередня     Головна     Наступна


Вибрана сторінка

Арістотель:   Призначення держави в людському житті постає в досягненні (за допомогою законів) доброчесного життя, умови й забезпечення людського щастя. Останнє ж можливе лише в умовах громади. Адже тільки в суспільстві люди можуть формуватися, виховуватися як моральні істоти. Арістотель визначає людину як суспільну істоту, яка наділена розумом. Проте необхідне виховання людини можливе лише в справедливій державі, де наявність добрих законів та їх дотримування удосконалюють людину й сприяють розвитку в ній шляхетних задатків.   ( Арістотель )



Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть мишкою ціле слово та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.