Попередня     Головна     Наступна





Владимир АНТОНОВИЧ

КИЕВСКИЕ ВОЙТЫ ХОДЫКИ
Эпизод из истории городского самоуправления в Киеве в XVI — XVII ст.



В исходе XV века город Киев получил от великого князя литовского Александра Казимировича уставную грамоту, дававшую мещанам полный самосуд и самоуправление по магдебургскому праву, а также предоставлявшую киевской общине многие льготы и привилегии, которые поощряли развитие городской торговли и промышленности. Благосостояние города, и до того значительное, вследствие выгодного в торговом отношении его географического положения, должно было значительно возвыситься; благодаря самостоятельности городской общины, ее самоуправлению и полученным льготам, мещане должны были получить значительный простор действия, обеспеченность труда и легкость сбыта его продуктов; можно было ожидать развития города во всех отношениях и полного процветания городской общины. Ожидания эти, однако, не вполне оправдались. Правда, торговля оживилась, капиталы умножились, многие мещанские роды разбогатели, стали приобретать поземельные владения и переходить в сословия: земянское, а после 1569 года в шляхетское; но богатство и значение были достоянием только немногих избранных. Новые льготы не отозвались плодотворно на поднятии уровня благосостояния всей массы городского населения: образовалась городская аристократия, кружок, тесно связанный интересом и заботившийся о расширении своего богатства и влияния; кружок этот не только не обращал внимания на нужды более бедных сограждан, но, напротив, употреблял всевозможные меры для того, чтобы, захватив в свои руки городские должности и опираясь на авторитет городского уряда, эксплуатировать остальное народонаселение. Причина этого ненормального явления в жизни киевской городской общины лежала не исключительно в эгоистических инстинктах и побуждениях к захвату лиц, успевших выдвинуться в передовые ряды: стремления к наживе находили богатую почву в самом устройстве городского самоуправления. Магдебургское право, по статьям /161/ которого должно было управляться и судиться киевское мещанство, представляло кодекс, сложившийся в другое время, среди другого племени и при других исторических условиях; его юридические понятия, формы городского суда и самоуправления могли быть вполне применимы к быту саксонских городов X — XI столетий, где сложилось и магдебургское право, как результат понятий и нужд своего времени и своей страны, но право это не имело ничего общего с русскими городами вообще, развивавшимися на других началах, стремившимися к порядку вечевому, а не коллегиальному, и следовавшими в обычном праве другим юридическим понятиям и воззрениям. Не вытекая из местных потребностей, не выработавшись на местной почве, магдебургское право представляло юридическую почву, незнакомую, непонятную для жителей русских городов и, притом, весьма часто противоречившую их убеждениям и взглядам; право это оставалось для них чуждым кодексом, истиной формальной, — мертвой, хотя обязательной буквой, не согласной с теми понятиями о юридической правде, какие сложились в местных воззрениях и привычках. Случилось то, что бывает обыкновенно в странах, управляемых по законоположениям заимствованным, не выросшим на данной почве; формальная истина противополагалась правде по народному пониманию и, никем не считаясь правдивой, послужила лишь оружием в руках дельцов, пожелавших воспользоваться ею для личных выгод, во вред массе, которой навязана была эта чуждая ей юридическая норма, уснащенная бесконечным количеством статей и параграфов, мало понятных и еще менее симпатичных.

Для того, чтобы воспользоваться такого рода положением юридических отношений, конечно, каждое лицо, желавшее поживиться и стать в ряды городской аристократии, должно было представлять известный, мало привлекательный нравственный образ: для этого необходимо было отречься от народных воззрений и народной морали, — отказаться от правил совести, принести все нравственное свое достоинство в жертву личному интересу и стремлению к наживе, искать точки опоры вне своей общины, постоянно враждебно настроенной к кружку своих заправителей, в силах внешних, чуждых или враждебных ей, и только при таких условиях можно было, пользуясь то буквой писанного закона, то солидарностью между собой членов небольшого кружка знатных сотоварищей, производить всевозможные действия, правда, весьма выгодные для усиления богатства и значения дельцов, но далеко не отвечавшие ни законам, даже азбучной, справедливости, ни интересам всей городской общины. /162/

Понятно, что стать в ряды на таких началах зарождавшейся городской аристократии труднее было туземным, старожилым киевским мещанам, которых родственные связи, приобретенные от своей среды понятия и привычка к уважению общественного мнения сограждан, значительно сдерживали; препятствий этих не существовало для инородцев и для лиц, примкнувших к мещанству из других сословий края; те и другие поступали в состав городской общины исключительно с целью захватить должности, скопить состояние и потом бросить вскормивший их город для того, чтобы продолжать карьеру на более выгодном поприще. Действительно, пересматривая дошедшие до нас документы XVI столетия, мы среди городской знати встречаем множество имен иноземных: литовцев, поляков, армян, греков, крещенных татар, а также лиц, приписавшихся к городу из сословий земского и боярского. Коренные киевские мещане, составлявшие значительное большинство киевского населения, находятся в постоянной борьбе с кружком пришельцев, но киевляне действуют гораздо менее солидарно и более застенчиво; они менее способны на интригу, менее нахальны и потому им редко удается выдвинуть своего кандидата в войты или райцы. Между тем пришельцы исключительно лишь заняты тем, чтобы держать городское управление в своих руках; для этого они пускают в ход всевозможные средства: роднятся с более богатыми киевлянами и таким образом увлекают их в свою партию, других склоняют обещаниями доли в своих выгодах, на иных влияют связями с воеводой и застращивают авторитетом королевской власти, с которой они будто находятся в более близких отношениях чем их противники, наконец, стараются поселить раздор и личные ссоры среди старожилов и таким образом ослабить их силы.

Как эпизод, характеризующий все вышенамеченные явления в жизни киевской городской общины XVI — XVII столетий, мы представляем рассказ, извлеченный из документов, хранящихся частью в архиве министерства иностранных дел в Москве, частью в киевском центральном архиве. Это рассказ о судьбе знатной мещанской семьи, составившей в Киеве колоссальное для того времени состояние и выдвинувшей из среды своей трех киевских войтов. Семья эта, по мере того, как переменялось ее положение в обществе, носила разные фамильные названия, в городе же, в период своего преобладания, носила прозвище Ходыки. /163/

В начале XVI столетия среди бояр, приписанных к мозырскому замку, жила семья Кобызевичей. Род Кобызевичей был татарского происхождения: предок их Кобыз 1 находится в числе татарских пленников, поселенных Витовтом в окрестности Мозыря и приписанных им к числу замковых слуг. С течением времени Кобызевичи крестились и вошли в состав мозырского боярства, приобрев небольшую боярскую землю: «третину земли Боковские, фольварок Пашковщину и Чортковщину, а в них 4 волок поля». Земля эта возлагала на владельцев обязанность военной службы и не подлежала дележу между сонаследниками; поэтому, когда представителями семьи в начале XVI века оказались два родные брата, Федор и Иван, то староста мозырский отдал землю во владение старшему брату Федору, младший же, Иван, получил только половину движимого наследства и должен был искать занятия на стороне, почему отправился в Киев. Не знаем, каким промыслом он занялся здесь, но в течение 30 лет он разбогател, купил дом на Боричевом Току и оставил сыну обеспеченное состояние. Сын этот, Устин, принявший новую фамилию «Фиц», занимал уже одну из важных магистратских должностей — райцы и держал от города в аренде «местские корчмы», т. е. городские шинки. В 1578 году Устин Фиц-Кобызевич умер беспотомно.



1 Слово «Кобыз» или «Кобуз» по-татарски означает музыкальный инструмент, заимствованный у них впоследствии козаками под именем кобзы.



Между тем как Иван и Устин Кобызевичи богатели в Киеве, представитель другой ветви их рода, Федор, оставался на родине, в Мозырском повете. Обстоятельства его были далеко не блестящи; судьба наделила его весьма многочисленной семьей; у него было 10 душ детей: 8 сыновей и две дочери, и его небольшая боярская вотчина оказалась недостаточной для содержания семейства. Федор Кобызевич должен был искать новых средств для усиления своих доходов. Возложив обязанность военной службы и заведывание боярским поместьем на старших сыновей, он перебрался с младшими детьми в Мозырь. Здесь он приобрел двор с маленьким участком «поля на косогоре» и лавку в городском рынке и занялся торговлей. В 1569 году умер Федор Кобызевич и многочисленная его семья приступила к дележу наследства; но братья и сестры не могли уладить дела миролюбиво и потому обратились к мозырскому старосте, пану Федьку Балакиру, с просьбой распределить между ними отцовское имущество. По решению старосты, последовавшему 8 февраля 1569 г., состоялся дележ на следующих ос- /164/нованиях: боярская поземельная вотчина досталась старшему из братьев Кузьме, находившемуся в то время в походе, лавка и двор в Мозыре отданы другому брату Лазарю, приписавшемуся уже давно к мозырским мещанам и заведывавшему торговлей еще при жизни отца; Лазарь уплатил при этом в пользу братьев и сестер излишек стоимости достававшейся ему собственности: затем в пользу незамужней сестры Авдотьи выделено было, в качестве приданого, 39 коп грошей литовских 1, остальными же деньгами и движимым имуществом должны были поделиться поровну 6 остальных братьев, 1 сестра замужняя и мать их, вдова Федора Кобызевича, Зоня. Из движимого имущества староста выделил один полный мужской костюм и полный набор оружия и приказал эти вещи оставить «при дому для господарской службы». Когда сонаследники приступили к дележу остальной движимости, то оказалось, что на долю каждого пришлось лишь следующее: по 1 копе и 6 1/2 грошей денег, по одной серебряной ложке, по две оловянные тарелки («цени: одна миса и 1 талер»), по одному медному котлу, по сабле, седлу и сагайдаку; сверх того, каждый из сонаследников получил по одному коню, волу, корове и свинье и по 2 овцы.



1 Копа равняется 7,5 руб.



Получив скудные доли своего наследства, молодые Кобызевичи должны были немедленно подумать об устройстве своей будущей судьбы. Трое из них: Василий, Федор и Иов решились отправиться искать счастья в Киев, где на первое время рассчитывали найти поддержку в лице своего двоюродного брата, тогда уже магистратского райцы — Устина Фица-Кобызевича. План этот предложил братьям старший из выселявшихся Василий. Это был человек, обладавший огромным запасом энергии, предприимчивости и находчивости: он решился во что бы то ни стало сделать карьеру и добиться значения и богатства. Для достижения своей цели Василий Кобызевич намерен был не разбирать средств и пользоваться всяким удобным случаем, не стесняясь ни моралью, ни совестью; он чувствовал, что при таких нравственных данных он найдет в Киеве широкое поприще для деятельности и с полной уверенностью устремился на это поприще. Оставляя родной город, он хотел скопить возможно большую сумму в запас для начала будущих оборотов; все три брата продали с этой целью доставшуюся на их долю движимость, но вырученная сумма оказалась слишком ничтожной и потому Василий принял меры для ее увеличения. Заручившись согласием матери, он отправился в дом, принадлежавший отсутствующему брату Кузьме, взломал две-/165/ри его «светлицы» и присвоил себе все его имущество: деньги, одежду, оружие, скот и т. д. Между прочими вещами Кузьма, перечисляя впоследствии в жалобе убытки, указывает на то, что у него были взяты даже два десятка стрел, которые «коштовали копу и четыре гроши литовские». Продав все захваченное, Василий немедленно вместе с братьями «под присуд замку Киевского зъехал», отмалчивался потом на все жалобы брата, до смерти последнего, и не являлся в суд мозырского староства, несмотря на многократные вызовы.

В Киеве братья Кобызевичи были радушно приняты родственником. Богатый, приобревший значение и влияние, но бездетный Устин Фиц рад был на старости лет обществу лиц, связанных с ним кровными узами; он употребил все свое влияние, чтобы доставить братьям выгодные занятия и долю в торговых предприятиях. Но медленное, постепенное приращение благосостояния было не по нраву Василию Кобызевичу, мечтавшему о быстрой и блестящей карьере. В течение нескольких лет, промышляя то службой у богатых купцов, то мелочной торговлей, то отдачей в рост небольших своих денег, Василий Кобызевич выжидал случая, который позволил бы ему повести дела в более широких размерах. Случай такой доставило ему общественное бедствие. С 1569 года в течение нескольких лет в Литве и Южной Руси свирепствовал голод; в 1571 году урожай был обильный, но вдруг летом случился во время цветения хлеба трехдневный мороз, уничтоживший все надежды на новый сбор; осенью хлеба вовсе не было. По свидетельству летописей, в Полесьи, на Волыни, в Подолии и Литве люди умирали и вообще сильно страдали от голода; в начале следующего года от истощения, гнилой и нездоровой пищи появилось во многих местностях «моровое поветрие» (чума). Зараза коснулась и Киева, хотя не в особенно сильных размерах. В числе жертв, пострадавших от моровой язвы, было богатое семейство купцов Митковичей. Митковичи принадлежали к числу киевских старожилых мещан и уже в течение нескольких поколений вели богатую торговлю сукном и тканями; им принадлежало несколько «крамных комор» (т. е. лавок) в рынке, несколько домов в городе и за городом, большие склады сукна и различных тканей и т. д. На фамильной печати Митковичей красовалась эмблема их торговли — два «локтя», лежавшие крестообразно, и две буквы: Ф. М. в воспоминание предка Федора Митковича, положившего основание торговой фирме. В 1572 году над этой семьей разразилась беда; в течение нескольких дней чума, посетившая их дом, унесла отца Митка (Дмитрия) Богдановича, мать Татьяну Крутликовну, /166/ четырех дочерей и сына, а также многих слуг и челядников; из многочисленной семьи остались в живых только: молодая девушка Пося (Евфросиния) и малолетний брат ее Федор Миткович. Прежде чем прошла паника, поразившая город при появлении чумы, прежде чем магистрат успел принять меры для охранения имущества Митковичеи и назначить опеку над оставшимися детьми, Василий Кобызевич уже воспользовался положением их семьи. Он предложил Посе свои услуги для того, чтобы временно заведывать торговыми делами, не побоялся посещать дом, пораженный чумой, от которого бежали друзья и родственники Митковичеи, и постепенно сблизился и подружился с детьми. Не прошло и месяца со времени катастрофы, постигшей Митковичеи, как соседи узнали, что наследница их обвенчалась с новым своим приказчиком. Василий Кобызевич, немедленно после брака, обратился в магистрат с просьбой поручить ему и его жене, как ближайшим родственникам, опеку над малолетним Федором и его имуществом; магистрату ничего не оставалось, как принять это предложение, и таким образом Василий стал представителем одной из самых крупных торговых фирм в Киеве. Из распоряжения магистрата по этому поводу мы узнаем, что братья Кобызевичи носили уже тогда новую фамилию, данную им вроде клички в Киеве, именно фамилию «Ходык», и магистрат выдает распоряжение о вручении опеки «славетному Василию Кобызевичу Ходыке». Впоследствии все три брата подписываются исключительно этой последней фамилией, вероятно желая предать забвению свое первоначальное, не знатное происхождение.

В течение одиннадцати лет Василий Ходыка управлял бесконтрольно добром Митковичеи 1 и, помимо половины имущества, принадлежавшей по наследству его жене, скопил из торговых оборотов значительные суммы.



1 В 1582 году Федор Миткович достиг совершеннолетия и потребовал у Ходыки возврата своего имущества и отчета за время опеки; но Василий Ходыка отказал в том и другом, и магистрат, состоявший из друзей, родственников и союзников Ходыки, до того вяло относился к жалобам Митковича, усложнял формальности и путался в казуистических ответах Ходыки, что, год спустя, Миткович предпочел покончить дело с зятем миром и принять все предложенные им условия. Сделка состоялась на следующих условиях: Ходыка выделил Митковичу по своему усмотрению половину отцовского имущества. Миткович же выдал ему квитанцию, в которой признал себя вполне удовлетворенным и принимал обязательство, под опасением штрафа в 1600 коп грошей, никогда не заявлять претензии и не требовать отчета за время опеки. Перечень предметов, составивших долю Митковича, сохранился и мы приведем из него извлечение для характеристики обстановки, в которой жили зажиточные киевские мещане XVI столетия. Федор Миткович получил во владение в 1583 году: «два дома: один в рынку и один на Болоню (Оболони), две крамные коморы в рынку, готовых денег 544 копы грошей литовских, векселей разных лиц на 98 коп грошей, серебра: кубков позлотистых 4, кубков срибных 5, ложек позлотистых 12, пояс ко/167/ванный серебряный 1; одежды: шуб 5 (2 собольи, 2 лисьи, одна беличья), сукон и жупанов 7, все з позлотистыми пуговицами, ковры восточные — 2; посуды: цини (оловяной): мис и полумисков 10, талеров (т. е. тарелок) 36, коязей 3, фляш 2; меди: котел медосытный великий 1, котлов побелянных 7, медница 1, панвей медяных 6; — оружие: конь, седло, панцер, 2 сагайдаки, лук, стрелы» и т. д. (следует перечень разных мелочей), наконец, товаров в складе на 300 коп грошей литовских.




Сверх того, он приобрел значение и огромное влияние в городе: он породнился или вошел в сделки со всеми более влиятельными членами магистрата и заручился такими связями, при которых всякое затеянное им дело решалось по его воле, было бы оно спорно или даже явно беззаконно. Влияние свое Ходыка направил к тому, чтобы вывести в люди своих родственников, но еще более к тому, чтобы всякими правдами и неправдами увеличивать собственное состояние. Теперь он намечает новую цель для своих стяжаний: свое влияние и средства он стремится употребить на приобретение поземельной собственности, которая дала бы ему возможность занять видное место в рядах «шляхты» киевской земли, получившей после Люблинского сейма 1569 года громадное политическое значение и привилегированное положение в крае. В 1583 году Василий Ходыка заседал уже в магистрате в качестве «райцы», Большая часть членов верховной городской коллегии была с ним связана родством или общностью интересов: брат его Федор женат был на внучке войта Василия Черевчея, рядом с ним сидели: райцы — Мартын Жолнер, женатый на сестре Ходыки Федоре, Гаврило Рай и Федор Левонович, породнившиеся тоже с Ходыкою, хотя степеней их родства документы не указывают; остальные члены магистрата или находились в кумовстве с ним, или, подобно бурмистру Стефану Крывковичу, состояли его должниками. Не удивительно, что члены магистрата по тем или иным причинам поддерживали постоянно во всех делах Ходыку и составляли прочную точку опоры для дальнейших его предприятий. Вследствие того, что польский строй общества, введенный de jure после Люблинской унии, не успел еще прочно установиться и только постепенно вытеснял понятия, привычки и обычаи, сложившиеся в литовское время, в юридических отношениях царствовал в крае значительный беспорядок; разные судебные учреждения не установили еще точных границ своего ведомства и каждое считало себя компетентным в делах, выходивших по смыслу новоустановленного закона за район его подсудности; таким хаотическим положением дел и пользовались ловкие люди для /168/ того, чтобы получать выгодные для себя судебные решения в тех учреждениях, где они пользовались протекцией или влиянием, даже в таких делах, которые не были подсудны данному учреждению. Положением этим воспользовался и Василий Ходыка для приобретения поземельной собственности. Мы увидим, что, большинство дел, касавшихся захвата им поместий у разных лиц, он умел заправить в суд магистратский, в благоприятном решении которого он был вполне уверен.

Но прежде чем Ходыка выступил на это поприще, он позаботился о том, чтобы обеспечить за собой право владеть земской собственностью, а это право, по Литовскому статуту, признавалось исключительно за лицами дворянского происхождения. Не оставляя занятия торговлей и должности райцы магистрата, он начал собирать документы о своем будто бы дворянском происхождении. Так, в 1586 году, он неведомыми путями владел уже свидетельством, выданным будто еще в 1568 году литовским гетманом Григорием Александровичем Ходкевичем (умершим в 1569 г.) в том, что «земянин господарский повету Овруцкого, Василий Ходычич-Кобызевич, отбыл службу военную в два коня» 1, и киевский магистрат посвидетельствовал достоверность этого документа.



1 Из предыдущей биографии Ходыки мы знаем, что в 1568 году он был боярином, не земянином, жил в Мозыре, не в Овруцком повете, и не носил вовсе еще фамилии Ходыки.



Три года спустя, в 1589 г. у него является уже другой, гораздо более важный документ, — он предъявляет королевскую привилегию, которая гласила, что, по представлению гетмана Яна Замойского, сейм признал «киевских жителей»: Василия, Федора и Иова Ходык-Кобызевичей потомственными дворянами за услуги, оказанные ими при покойном короле Стефане Баторие во время московской войны, в которой они принимали будто участие на свой счет. Хотя братья Ходыки в продолжение московской кампании (1579 — 1581 г.) не отлучались из города и занимались торговлей, хотя документ, заявленный Ходыкой, был весьма сомнительного достоинства, магистрат признал его без всякого колебания действительным.

Запасаясь постепенно документами, которые должны были со временем открыть ему доступ в шляхетство, Василий Ходыка стал приобретать и поземельную собственность: в 1586 году он купил у шляхтича Гулевича село Криничи, «в четырех милях от замку киевского», и с того времени стал именоваться Ходыкою-Криницким, а впоследствии сын его /169/ подписывался просто Федором Криницким, положив таким образом начало новому дворянскому роду. Подробности о приобретении Ходыкою Кринич не сохранились в документах, но о способе приобретения следующего поместия — Юревич мы имеем весьма характеристические данные. Село Юревичи издавна принадлежало в качестве «выслуги» старому роду земян киевских Суринам. В 1579 году два брата Сурины; Гордей и Потей продали это имение киевскому мещанину Ваську Крывковичу, который и владел им спокойно до 1593 года; но в этом году Василий Ходыка решился овладеть им тем или другим способом. Затеяв ссору с Крывковичем, повод которой нам неизвестен, Ходыка с толпой вооруженных слуг напал на дом Крывковича в Юревичах, овладел им и посадил самого Крывковича в тюрьму, находившуюся при квартире киевского подвоеводия Яна Аксака. Все протесты Крывковича оставались тщетными, так как Аксак, подкупленный Ходыкою, не внимал его жалобам, киевский же воевода, князь Константин Острожский, проживал на Волыни; только после 14 недель заточения Крывкович успел освободиться из тюрьмы и немедленно принес жалобу на насилие, причиненное ему Ходыкою; но председательствовавший в суде, тот же Аксак, опираясь на свидетельские показания членов киевского магистрата, нашел, что жалоба Крывковича о нападении на его дом и самовольное лишение свободы совершенная ложь, и приговорил Крывковича за клевету к уплате штрафа в 20 коп грошей литовских в пользу Ходыки. Крывкович апеллировал на это решение в трибунал, куда, между прочим, представил свидетельство от кн. Константина Острожского о том, что Аксак поступал в его деле пристрастно. Но у Ходыки, как оказалось, была рука и в трибунале, дело по апелляции затянулось на десятки лет. Ходыка скоплял между тем приговоры к штрафам в свою пользу, высчитывал от них проценты и насчитывал судебные издержки, пока наконец утомленный и разорившийся Крывкович не согласился покончить дела миром. В 1607 году он признал за собой обязательство уплатить в пользу Ходыки 120 коп грошей литовских и выдал на эту сумму закладную запись на село Юревичи; три года спустя кончился срок закладной записи, Крывкович оказался несостоятельным плательщиком и Юревичи, по приговору киевского земского суда, были признаны потомственной собственностью Ходыки. Пока продолжалось дело с Крывковичем, Ходыка купил еще одно имение, село Щульжинцы, в двух милях от Киева над Днепром, и оттягал часть земель, принадлежавших киевскому Кирилловскому монастырю, сопредельных с его владениями. /170/

Все эти приобретения составляли впрочем лишь мелочи в сравнении с крупным делом, которое наметил Василий Ходыка, заседая в качестве райцы в магистрате, и которое решился преследовать со свойственной ему настойчивостью; оно должно было, правда не без больших усилий и препятствий, доставить ему в собственность столь обширные владения, какими могли располагать лишь потомки удельных князей. Дело это заключалось в приобретении имений Басанского и Быковского и требует более подробного разъяснения.

Еще в конце XV столетия, после окончательного опустошения южной части Киевского княжения Менгли-Гиреем в 1482 г., Переяславский повет представлял одну из областей, более всего пострадавших от татарского погрома; поветовый город и его замок были разрушены татарами; народонаселение или уведено в рабство, или бежало в северную часть Киевщины; на протяжении всего повета оставались только редкие хутора и пасеки, сел не было вовсе. Оставшуюся впусте землю долго никто не хотел брать ни за службу, ни в выслугу. Наконец, в 1503 г. великий князь Александр грамотой, данной на имя киевского воеводы, князя Дмитрия Путятича, пожаловал всю северную половину Переяславского повета, лежавшую по Трубежу и Супою, в качестве выслуги, дворянину своему Дашку Ивановичу, которого сын, известный своими подвигами черкасский и Каневский староста Остафий Дашкович, прочной организацией формировавшегося тогда казачества создал надежный оплот для отражения татарских набегов и дал быстрый ход новой колонизации южных частей Киевщины, а вместе и собственных переяславских «выслуг», в которых «на грунтах басанском и быковском» вскоре явилось 2 местечка: Басань и Быков и 9 сел 1.



1 Старая Басань, Марковь, Юрковь, Павлов, Максимов, Брегинцы, Кулажин, Карпиловка и Воронков.



Обширные имения эти, по смерти Остафия Дашковича, перешли к старшей племяннице его по сестре, Духне, вышедшей замуж за земянина Стефана Дублянского в 1530 г., сын которого Григорий по причине больших долгов продал, в 1578 году, эти вотчины разбогатевшему киевскому мещанину (из крещеных татар) Андрею Кошколдовичу, зятю киевского войта Василия Черевчея. Когда между тестем и зятем после этой покупки возник спор и Черёвчей потребовал от Кошколдовича возврата каких-то векселей, выданных 11 лет назад еще Григорием Дублянским на имя киевского войта Семена Мелешкевича, приобретенных впоследствии Черевчеем и заставивших главным образом Дублянского продать свои имения, то, по позву Черевчея против Кошкол-/171/довича, киевский магистрат снарядил для разбора дела комиссию, которая состояла из райцев: Гаврила Рая, Василия Ходыки и Леона Федоровича. Райцы потребовали от Кошколдовича документы, на основании которых он владел Басанью и Быковым, и когда документы были представлены, они не отдали их Кошколдовичу, требуя, чтобы он прежде удовлетворил претензию Черевчея, а на протесты Кошколдовича отвечали побоями во время самого заседания и заключением его в тюрьму, в которой продержали несколько месяцев. Хотя, по жалобе Кошколдовича к киевскому воеводе князю Константину Острожскому, назначенная, по ходатайству сего последнего, от короля особая комиссия, рассмотрев действия магистрата, приговорила райцев к уплате 4000 золотых штрафа за обиды, нанесенные Кошколдовичу, и воевода приступил было уже ко взысканию этой суммы из имущества виновных, во, неожиданно, потерпевший заявил, что он вследствие посредничества «зацных панов и добродеев» отказывается от получения присужденной ему суммы. Оказалось, что в промежутке Василий Ходыка дал делу совершенно неожиданный оборот: с одной стороны он припрятал документы, отнятые у Кошколдовича в магистрате, и приобрел у Черевчея право на векселя, составлявшие главную причину спора, с другой — успел сблизиться с Кошколдовичем и женить на его единственной дочери и наследнице, Богдане, своего брата Федора. Затем попеременно, то оказывая на него влияние, как на близкого родственника, то угрожая нескончаемым процессом вследствие захваченных документов и векселей, он довел Кошколдовича постепенно к заключению сделки, в силу которой последний за возврат векселей и обязательство, данное Ходыкою, не подымать процесса, а также оказывать постоянную помощь своему брату Федору, переуступал ему все свои права на имения басанское и быковское и оставлял за собой лишь право владения ими до смерти. В 1592 году Кошколдович умер и Василий Ходыка предъявил свои права на приобретенные имения. Вдова Кошколдовича, Палагея Черевчиевна, и дочь его, Богдана Ходыкова, признали подлинность предъявленной им уступочной записи. Таким образом Василий Ходыка-Криницкий стал самым богатым шляхтичем-землевладельцем Киевского воеводства. Теперь он переуступил свое место в магистрате и свои торговые дела брату своему Федору, сам же, проживая по большей части в Басани и Переяславле, занялся устройством и округлением своего имущества. С этой целью прежде всего он перезывал в свои села крестьян из разных полесских имений и вел по этому поводу нескончаемые тяжбы с их бывшими владель-/172/цами: Лозками, Тышами, Ратомскими и т. д. Заметив, что Остерское староство врезывается клином в его владения, он с вооруженным отрядом занял местечко Девицу, избил, ограбил и прогнал старостинских слуг и урядников, и присоединил местечко к своим владениям, несмотря на продолжительную тяжбу с остерскими старостами. Получая из своих поместий значительные доходы, он стал соседям шляхтичам занимать крупные суммы под залог имений и, при неустой, ке плательщиков, отбирал их имения в свое владение, за суммы, далеко не отвечавшие их стоимости; так он приобрел: села Варевичи и Рыжки от Харлепских, Бугаевку и Давидковичи от Солтанов и т. п. В самом городе Киеве, сверх трех домов, доставшихся ему по наследству от Митковичей и от двоюродного его брата Устина Фица, Василий Ходыка-Криницкий выстроил большой дом на улице, соединявшей рынок с Днепром, и другой в ограде замка; сверх того, он приобрел в разных частях города 10 дворов, на которых настроил «халуп для куничников» (т. е. наемных помещений), 6 сеножатей на «киевском Болонью», несколько садов на Кудрявце и т. д.

Впрочем, всем этим добром Василий Ходыка не сразу мог владеть совершенно спокойно; темные пути, которыми он приобрел басанское и быковское имения, возбудили сомнение в законности этого владения и раздражили инстинкты стяжания нескольких предприимчивых соперников, от притязаний которых Ходыка отделался лишь с крайними усилиями, благодаря своей неистощимой настойчивости и изворотливости. Первым таким соискателем явился королевский секретарь Захарий Еловицкий. В 1596 году он выпросил у короля жалованную грамоту на Басань и Быков, как на поместья, составлявшие выслугу Дашковичей и после прекращения их рода не подлежавшие отчуждению без королевского разрешения; но Ходыка не допустил Еловицкого к владению имением и в течение возникшего процесса успел столь прочно обставить свои права на спорные имения, что сам король в 1605 году кассировал свою жалованную грамоту и взамен ее выдал Еловицкому другую на имения в Остерском повете.

Пока Василий Ходыка вел процесс с Еловицким, права на Басань и Быков предъявил новый, совершенно неожиданный соискатель, опиравшийся на права почти фантастические, но, тем не менее, причинивший Ходыке гораздо больше хлопот и беспокойства. Новый этот соперник, называвший себя князем Юрием Семеновичем со Сквира Рожыновским-Половцем, выдвинут был киевским подвоеводием, Яном Аксаком, мирволившим некогда Ходыке, но теперь с завистью смотревшим на его неимоверный успех. /173/

Ян Аксак, киевский подвоеводий, впоследствии судья земский киевский, представлял тип весьма близкий к Василию Ходыке. Происходя из захудавшего земянского рода, владевшего лишь небольшим сельцем Путиловщиною в Овруцком повете, он упорно, не разбирая средств, всю жизнь скоплял имущество и оставил детям в собственность 4 местечка с замками и 15 сел в воеводствах Киевском и Волынском. Карьерой своей Аксак был обязан главным образом своим юридическим познаниям и способностям. О нем установилось мнение, как о самом опытном знатоке судопроизводства по Литовскому статуту, и современники высказывают наивно в похвалу Яну Аксаку то, что он умел всякий приговор так обставить, что его не решался кассировать ни трибунал, ни королевский задворный суд, хотя бы он явственно противоречил справедливости. Исполняя обязанности киевского подвоеводия и судьи, Аксак, опираясь на свою репутацию первоклассного юриста, всегда готов был, конечно, за соответственное вознаграждение, покривить душой, оправдать виновного и обвинить правого, пример чему был выше представлен в деле Ходыки с Крывковичем; но, не ограничиваясь посулами, Аксак стал сам высматривать сомнительные дела и подставлять лиц для вчинення исков, если при этом он ожидал сколько-нибудь крупной для себя прибыли. Зная отлично приемы и юридические данные своего бывшего клиента, Василия Ходыки, Аксак решился вступиться в дело покупки им Басанского и Быковского имений, в полной уверенности, что так или иначе он из этого дела извлечет для себя барыш. Обдумав обстоятельства дела, он выдвинул подставное лицо, именовавшее себя князем Юрием Половцем-Рожыновским.

В Киевском княжении с весьма давнего времени существовал род князей Половцев со Сквира Рожыновских. По фамильному преданию этого рода, он происходил от половецкого хана Тугорхана (тестя Святополка II Изяславича), сын которого Карыман переселился в русскую землю, принял крещение под именем Льва и получил обширный удел в Киевском княжестве, будто еще от Владимира Мономаха. Трудно решить, насколько было достоверно это фамильное предание князей со Сквира Половцев-Рожыновских; несомненно однако то, что в XIV и XV столетиях этот род владел обширными землями в Киевском княжестве, на которые получил подтвердительные грамоты от князей Владимира Ольгердовича и Олелька Владимировича. Земли эти лежали частью около самого Киева, частью же распределялись по обеим сторонам Днепра. Одна, большая, половина земель их находилась между реками Стугною, Тетеревом и Росью, /174/ вдоль по бассейнам рек: верхнего Ирпеня, Раставицы и Каменки, и центром этой части, а равно резиденцией князей Половцев был ими же основанный замок Сквир (ныне город: Сквира). Другая, также обширная половина их владений находилась на левой стороне Днера, в поветах Остерском и Переяславском, между реками: нижним течением Десны, Сновью, Остром и Удаем; центром этой половины владений был замок Рожынов, лежавший в Остерском повете. К этой половине владений князей Половцев со Сквира Рожыновских принадлежали города: Нежин, Басань и Быков с окружавшими их грунтами и селами. Татарское разорение, постигшей Киевщину в конце XV столетия, легло всей своей тяжестью на имения князей Половцев: замки их были разграблены и разрушены, села разорены, народонаселение угнано в полон или бежало; словом, по выражению грамоты великокняжеской, «поместил их вельми спустошали от недругов наших». Два последние представителя рода, князья: Михайло Юрьевич и сын его, Яцко Михайлович, напрасно пытались, «не литуючи здоровья и маетностей», отражать нападения хищников; они были почти совершенно разорены и числились лишь de jure владельцами обширных земель, не приносивших им теперь никакой действительной пользы. В 1536 году умер князь Яцко Михайлович, поручая опеку над своими детьми и имуществом своим приятелям, земянам киевским: Ивану Немиричу и Юрию Скобейку. В дошедшем до нас его духовном завещании он просит опекунов заложить немногие, оставшиеся в окрестности Киева, свои поместья, а деньги употребить на выкуп сына Демьяна, попавшегося в татарскую неволю, и на обеспечение другого малолетнего сына Семена, в заключение же, как бы предчувствуя скорое прекращение своего рода, он отказывает, в случае бездетной кончины своих детей, все остававшееся имущество Ивану Немиричу, Не знаем, возвратился ли князь Демьян Половец из плена, но, во всяком случае, как он, так и брат его, Семен, скончались безпотомно, потому что 30 лет спустя после смерти князя Яцка, сын Ивана Немирича — Иосиф, предъявил великому князю Сигизмунду Августу завещание Яцка с просьбой передать ему права на все владения вымершего рода князей Половцев. Так как заявление Немирича последовало до Люблинской унии, когда действовало еще литовское право по отношению к землевладению, то требование его не было удовлетворено; имения вотчинные и выслуженные, в случае прекращения рода владельцев, должны были поступить в государственную собственность; на этом основании имения князей Половцев-Рожыновских были частью приписаны к господарским староствам, частью роз/175/даны, в качестве служб, новым лицам, в том числе незначительная доля и Иосифу Немиричу.

Всю эту давно уже минувшую и забытую историю вспомнил, около 1600 года, Ян Аксак и решился сделать из нее оружие против Ходыки. Он ознакомился с документами и генеалогией последних представителей рода князей Половцев и решился воскресить его. Замок Рожынов и окружавшее его местечко были приписаны еще в 1568 году к Остерскому староству; в числе других жителей местечка было несколько боярских семейств, несших службу в пользу остерского замка и, по месту жительства, называвшихся боярами Рожыновскими. Один из этих бояр: Юрий Семенович Рожыновский в 1592 году оказался причастным к козацкому восстанию Косинского и за эту вину остерский староста Ратомский, конфисковал его боярскую отчизну. Возвратившись в Остер, Юрий Рожыновский должен был в качестве «рукодайного слуги» поступить в услужение к старосте. Конечно, положение его было далеко не блестящее; между тем случайное созвучие его фамилии и отчества обратили внимание Аксака, по совету которого, вероятно в отсутствии Ратомского, Юрий Рожыновский взломал двери в комору, где хранился архив старостинский, и похитил все хранившиеся в нем документы, относившиеся к роду князей Половцев-Рожыновских и к их имениям, и сбежал с ними в Киев. Здесь он передал документы Аксаку и, выдавая себя за сына князя Семена Яцковича Половца-Рожыновского, поручил Аксаку хлопотать о восстановлении своих прав на наследственные имения своих предков. В 1602 году Аксак и Рожыновский заключили формальный договор, по которому Аксак обязывался на свой счет «доходить» имений, растраченных опекунами мнимого отца Рожыновского, последний же, не имея возможности «ложить великих коштов и накладов, для своего убожества», уступает Аксаку половину «дойденного» имущества. Вооружившись этой сделкой, Аксак вел одновременно иск и против остерского старосты Ратомского, и против Василия Ходыки, требуя возвращения своему клиенту наследства князей Половцев-Рожыновских; он предъявлял в поддержание иска грамоты князей Владимира Ольгердовича, Олелька Владимировича, завещание князя Яцка Михайловича Половца и документы, свидетельствовавшие о том, что клиент его есть действительно Юрий Семенович Рожыновский.

Как ни было сомнительно родство последнего с князьями Половцами, дело в руках столь опытного дельца, как Аксак, становилось грозным для его противников. Действительно, пользуясь тем, что староста Ратомский, принявший горячее /176/ участие в деле первого лже-Димитрия, находился в отсутствии из староства, Аксак успел выиграть дело во всех инстанциях и в 1606 году вступил во владение замком Рожыновым и окружавшими его селами и засчитал эти имения в свою долю, в пользу же мнимого князя Половца обязался возвратить имения быковское и басанское. Он повел дело с Ходыкою так, что, не вникая в правильность покупки им имений у Кошколдовича и не оспаривая прав прежних владельцев, доказывал, что сам Остафий Дашкевич владел этими имениями неправильно и что отец его получил жалованную на них грамоту только потому, что великий князь Александр не знал, что пустынные в то время земли принадлежали по праву князьям Половцам-Рожыновским, предкам его клиента. Встретив сильного и опасного противника в лице Аксака, Ходыка употребил все силы для защиты; он и доказывал несостоятельность генеалогии Рожыновского, и выхлопотал из литовской метрики копии документов Дашкевичей, и, наконец, несмотря на всевозможные приговоры, не допускал противника к фактическому владению имениями, причем он находил опору в протекции киевского воеводы, князя Константина Острожского, не любившего Аксака и считавшего его злостным казуистом и лихоимцем. Сообразив положение дела, не нуждаясь притом более в своем клиенте, так как остерские волости уже находились в его руках, Аксак, желая отделаться вместе и от Ходыки, и от Рожыновского, присоветовал последнему, вместо продолжительного и бесплодного процесса, удовлетвориться небольшим, но действительным вознаграждением. Следуя его совету, мнимый князь Половец-Рожыновский уступил в начале 1605 года за несколько сот коп грошей свои притязания на Басань и Быков переяславскому старосте, князю Янушу Константиновичу Острожскому, сыну киевского воеводы. Таким образом Ходыка лишился важнейшей своей опоры и приобрел могущественного противника. Немедленно, в 1605 году, князь Януш Острожский занял с помощью вооруженного отряда Басань и Быков и на жалобу Василия Ходыки ответил встречным иском. По совету Аксака, вместо того, чтобы доказывать свои права на спорные имения, князь Острожский напал на самую слабую сторону Ходыки: он обвинил его в незаконном присвоении себе шляхетского звания, за что тот по закону должен был подлежать конфискации имущества; притом кн. Острожский утверждал, что если бы Ходыка даже и мог доказать дворянское происхождение, то он потерял дворянские права, так как в течение многих лет, живя в городе, занимался торговлей и отдавал деньги в рост. Ходыка должен был предъявить документы, доказывавшие его дворян/177/ство; он и представил вышеупомянутые свидетельства: гетмана Ходкевича 1568 года и короля Стефана 1589 г., но, ввиду столь сильных противников, как князь Острожский и Аксак, он не осмелился показать сомнительных, вероятно, подлинников, а представил лишь копии, посвидетельствованные киевским магистратом, утверждая, что подлинные грамоты сгорели в 1600 году во время пожара, истребившего в замке дом Ходыки, в котором хранились будто все его документы. К копиям этим Ходыка присоединил свидетельство, выданное ему киевским войтом Яцком Балыкою и всем магистратом, в том, что, хотя он и вел некоторое время торговлю, но не занимался ею лично, а поручал ее ведение факторам, со времени же получения грамоты о дворянстве в 1589 году и вовсе ее оставил.

Среди юридических препирательств процес затягивался все дальше и дальше, а между тем переяславские поместья находились во владении князя Острожского. Для Ходыки важнее всего было получить возможность заведывания ими, и для того, чтобы достигнуть этой цели, в 1607 году он предложил князю Острожскому кончить дело миром. Обе стороны согласились на следующие условия: Ходыка продал князю Янушу свои права на басанское и быковское имения, получил в задаток 3 000 золотых, а остальную сумму должен был получить при окончательном совершении крепостного акта; между тем, впредь до его совершения, князь Острожский возвратил ему имения для приведения в порядок движимого имущества. Получив обратно поместья, Василий Ходыка стал оттягивать под разными предлогами совершение продажной записи, пока в 1608 году не умер киевский воевода князь Константин Острожский. По смерти отца Януш Константинович был постоянно занят то разделом волынских имений с братом, то сенаторскими обязанностями в качестве краковского кастеляна; он проживал постоянно то в столице, то в Остроге и стал мало заботиться о переяславских поместьях. Ходыка воспользовался этим положением, не совершил вовсе продажной записи и даже отказался возвратить задаток. Последние 8 лет жизни Василий Ходыка прожил относительно спокойно: он повыдавал многочисленных своих дочерей замуж, частью за богатых мещан, частью за дворян Киевского воеводства, и заботился главным образом о выплате им приданого; всю же поземельную собственность, умирая в 1616 году, отказал единственному сыну Федору Васильевичу, который подписывался уже Крыницким, а не Ходыкою. Федор этот, отличавшийся беспокойным нравом и склонностью к самоуправству, встречается в многочисленных тяжебных делах до 1640 года. Громадное наследство /178/ он еще увеличил новыми приобретениями, по большей части захваченными насильно. Впрочем, это большое состояние, приобретенное не трудом, а темными средствами, оказалось непрочным; козацкая гроза, поднявшаяся в 1648 году, захватила всю территорию, на которой помещались маетности панов Крыницких, и уничтожила бесследно их благосостояние; Быков и Басань вошли, в качестве сотенных местечек, в состав Переяславского козачьего полка, а внуки Василия Ходыки-Крыницкого должны были искать убежища на Волыни и проживать там на весьма скудные средства.

О братьях Василия Ходыки и потомстве их до нас, к сожалению, дошло гораздо менее документов, чем об основателе знатности их рода. Постараемся извлечь, насколько дозволяют дошедшие до нас сведения, данные о судьбе других представителей рода Ходык, оставшихся в среде киевского мещанства. Когда Василий Ходыка приобрел переяславские поместья, он передал свою городскую торговлю брату Федору, успевшему еще раньше под его покровительством скопить довольно значительное состояние. Федор Ходыка, уступавший брату в способностях, не отличался от него ни нравственными качествами, ни приемами в достижении практических целей. Занимая должность киевского райцы, он постепенно расширял свои связи и влияние в кружке городской аристократии и в начале XVII столетия стал добиваться избрания в войты. Впрочем, достичь этого избрания было не легко: войтом киевским с 1592 года был представитель партии старожилых мещан, Яцко Балыка, которого при норма- " льном течении дел в течение 18 лет не могли сдвинуть с места приверженцы Ходыки. Но с конца XVI столетия борьба мещанских киевских партий осложнилась весьма важным вопросом, имевшим широкое значение для жизни всего края, — это был вопрос о введении церковной унии, горячо покровительствуемой польским правительством. Лишь только уния была провозглашена на Брестском соборе, она немедленно отразилась на жизни Киева: этот город, вмещавший в себе важнейшие храмы и святыни православные и бывший местом пребывания православного митрополита, необходимо было униатам завоевать для упрочения своего дела; не удивительно поэтому, что усилия иерархов, подписавших унию, и поддерживавшего их правительства в самом же начале устремились к тому, чтобы овладеть киевскими церквями и духовными учреждениями. Уже с 1597 года встречаем распоряжения: об отнятии Киево-Печерской архимандрии у ревностного поборника православия, архимандрита Никифора Тура, о передаче митрополичьих и монастырских имений в распоряжение принявшего унию митрополита Ми/179/хаила Рогозы и его преемника Ипатия Потея, о передаче униатам киевских церквей и монастырей и т. д. Но распоряжения эти долго оставались без последствий: киевское, как белое, так и монашествующее, духовенство не признало унии и не хотело подчиниться власти униатских митрополитов; попытки овладеть церквями были отражены при помощи киевского населения, дружно поддерживавшего свое духовенство; правительству необходимо было прежде опереться на какую-нибудь влиятельную партию в городе и попытаться провести с ее помощью задуманное дело. Оно и обратилось к кружку городской аристократии, состоявшему по преимуществу из лиц пришлых, не связанных ни происхождением, ни солидарностью убеждений с массой жителей и готовому служить всякому направлению из-за удовлетворения личного корыстолюбия и честолюбия. Главным представителем этого кружка в данное время был райца Федор Ходыка, давно уже ожидавший удобного случая для того, чтобы с помощью правительства усилить свое влияние в городе; он сразу заявил себя горячим поборником унии и верным слугой правительства и не переставал подстрекать как униатского митрополита, так и польского воеводу к применению строгих мер для проведения насильно задуманной религиозной перемены.

Между тем заботы правительства о введении унии, равно как и начавшиеся смуты крестьянские и козацкие, делали положение края все более и более тревожным. Среди неудовольствия народонаселения, крутые действия польского правительства и покровительствуемых им партий вызывали все более и более резкие вспышки в народных массах. Собиралась медленно гроза, которая должна была разразиться через сорок лет страшной катастрофой; но для людей такого закала, как Ходыка, будущее страны было безразлично: обыкновенно люди беспринципные, стремящиеся к удовлетворению исключительно личного интереса, сосредотачивают все свое внимание и всю деятельность на сегодняшнем дне, о будущем они не думают; чем более общее положение общества смутно и тревожно, тем с большим удобством они бросаются на поживу. Среди накопившегося раздражения и в городе, и в киевской области, в 1609 году назначен был киевским воеводой человек решительный и крутой по характеру, но весьма распорядительный, энергичный и пользовавшийся репутацией опытного администратора и искусного полководца. То был Станислав Жолкевский. Федор Ходыка умел снискать его милость, выставляя своих противников — войта Балыку и поддерживавшую его городскую партию людьми злонамеренными, склонными к /180/ смутам и бунту, ищущими популярности и потому мирволящими незаконным инстинктам городской черни. Между прочим было два дела, в которых войт и магистрат пассивным поведением навлекли на себя неодобрение властей: одно из них состояло в бездействии городского уряда в вопросе о передаче православных церквей униатам, и даже в косвенной поддержке православного духовенства, другое — в том, что магистрат уклонялся от расходов на возобновление укреплений киевского замка. Ввиду смутного положения края, нa сейме 1607 г. постановлено было вновь отстроить и укрепить в Киеве замок и воеводе поручено было возложить расходы на жителей воеводства, главным же образом на богатую городскую общину; но ни народонаселение, ни магистрат не желали расходовать своей казны на постройку укреплений, возведение которых, конечно, они не считали для себя особенно желательным. Оба дела сразу поставили магистрат в холодные отношения к воеводе и послужили вместе с тем точками сближения между ним и Федором Ходыкою и его партией.

Между тем, надеясь на поддержку нового воеводы, униатское духовенство решилось действовать смелее. Уже несколько лет проживал в Киеве уполномоченный официал униатского митрополита Потея, некто Антоний Грекович. В 1605 году Грекович, бывший тогда еще диаконом, подлежал духовному суду за какой-то скандал, «ексцесе», совершенный в стенах монастыря. Вероятно он и поплатился бы за свой проступок, если бы Потей, ввиду его преданности унии, не защитил его своим покровительством. Вскоре милость к нему Потея усилилась до того, что, быстро повышая в должностях своего любимца, он, наконец, сделал его своим официалом и поручил ему важное дело — отнять у православных в Киеве церкви и монастыри. В первое время поручение это оказалось весьма трудным: Грекович успел завладеть, и то не без больших препятствий, одним только Выдубицким монастырем, и, постоянно встречая отказ духовенства и ропот жителей, не знал, что дальше предпринять. Но после назначения воеводой Жолкевского он заручился поддержкой светского уряда и решился поступать энергичнее. В воскресенье, на первой неделе великого поста, в 1610 году, когда все приходские священники города собрались для совершения собором церковной службы в храме святой Софии, туда явился с конвоем Грекович; он предъявил грамоту Потея, назначавшую его митрополичьим наместником, и, когда духовные не согласились признать его, он выгнал их из церкви, принял храм в свое ведение и опечатал его. Действия эти возбудили в народе страшное негодование: находившиеся в /181/ церкви: войт Яцко Балыка, бурмистры Матвей Мачоха и Денис Мартынович, а также другие члены магистрата, протестовали против поступка Грековича, объявили, что город не признает его духовной власти, и с угрозами удалились из церкви. В тот же день вечером толпа народа собралась у Выдубицкого монастыря и из среды ее один из казаков выстрелил из мушкета в Грековича: последний едва успел спастись, выбежав из монастырской ограды и укрывшись на берегу Днепра. Духовенство, магистрат, православные дворяне Киевского воеводства и находившиеся в Киеве козаки подали жалобы на Грековича в гродский суд о насилии и буйстве в церкви; со своей стороны Потей жаловался на духовенство и на членов магистрата за самоуправство, и последних упрекал в том, что они состоят в сношениях с козаками и подстрекают их к бунту: в доказательство Потей предъявил письмо, полученное киевским подвоеводием от козацкого гетмана Григория Тискиневича, в котором последний угрожал «оного ростригу (Грековича), если бы умыслу свого отменити не мел, гдеж колвек сдыбавши, як пса убити». Начался продолжительный процесс, исход которого нам неизвестен, но до конца его не дожил киевский войт Яцко Балыка. В 1613 году должность войта была уже вакантной и за нее вступили в борьбу две сильные партии: большинство мещан выбрало одного из сыновей последнего войта — Дениса Балыку 1, но воевода настоял на утверждении не его, а кандидата меньшинства — Федора Ходыки. Впрочем, положение нового войта в магистрате было не особенно удобно: большинство райцев и бурмистров принадлежали к числу его противников и городское население вообще относилось к нему враждебно.



1 Яцко Балыка оставил 4 сыновей: Александра, Созона, Дениса и Богдана: последний составил весьма интересные записки о своем участий в московском походе 1612 года.



Немедленно после своего назначения Ходыка поднял вопрос о постройке замка на городской счет, но представители цехов и городских корпораций отказались от участия в этом деле; в то же время выдвинуто был другое, совершенно противоположное предложение, и магистрат, согласившись с ним, показал, что идет не по одной с войтом дороге. Дело в том, что после занятия Грековичем Софийского храма православные лишены были соборной церкви; желая восполнить этот недостаток, магистрат решил возобновить древнюю каменную церковь Успения Пресвятой Богородицы, развалины которой находились на рынке (на Подоле). Церковь эта построена была еще при киевских князьях, но в 1482 году ее сожгли татаре. Маги-/182/страт, цехи, богатые граждане и «поспольство» приняли участие в сборе денежных средств и усердно принялись за дело под руководством архитектора, итальянца Севастияна Брачи, жившего уже давно в Киеве 1, «а дозорцею той работы был пан Созон Балыка, упрошоный от всего места». Отстройка началась 13 мая, а 1 октября была уже окончена. Войт совершенно устранился от этого общего городского дела и не переставал хлопотать о постройке замка, но только после трехлетних усилий, благодаря беспрестанным настойниям воеводы, успел, наконец, начать ее. В 1616 году под его руководством принялись планировать гору Уздыхальницу, господствовавшую над замком 2, но вскоре работа эта была прекращена и Ходыка должен был отказаться на время от должности войта. В 1618 году Жолкевский получил должность канцлера и место его на киевском воеводстве занял человек более мягкий и терпимый — Фома Замойский: притом в том же году Киев, благодаря политическому такту Петра Сагайдачного, подчинился влиянию козацкого гетмана; одновременно с этими событиями в городе произведены были новые выборы и должность войта занял, в качестве представителя народной партии, Семен Мелешкевич.



1 Дочь Севастияна Брачи была замужем за Богданом Балыкою.

2 Замок находился на горе Киселевке, которая господствовала над Подолом со стороны нынешнего Флоровского монастыря, а гора Уздыхальница — лежащая против Киселевки, находится ныне по правую сторону Андреевского спуска. В ту пору она была значительно выше, а понижена частью тогда же, частью в позднейшее время, особливо в 50-х годах нынешнего столетия, в генерал-губернаторство Бибикова. Сведения о постройке Успенской церкви и о планировке Уздыхальницы заимствованы из неизданной Киевской летописи Ильи Кощаковского. Вот что говорит летопись о последнем сооружении: «Року 1616 при воеводе киевском Станиславе Жолковском, старанем и коштом панов мещан киевских: пана войта на тот час Федора Ходыки и бурмистра Матвея Мачохи и всего поспольства места Киева, копали гору Уздыхальницу, которая стоит пред замком киевским; а выкопали полшеста сажня у звыш, а нашли там печерку трох саженей у гору, и вширь сажень; там нашли горщик порожний и написано на стене имя: Павел; знать, же то колись был пустелник».



Пока жив был Сагайдачный и пока над православной и народной партией в Киеве простиралось его покровительство, мы не находим в документах упоминаний о Федоре Ходыке. Но после смерти козацкого гетмана, когда польское правительство нашло возможным возвратиться к продолжению в Киеве насильственных мер против православия, он опять является на сцену в прежней роли пособника и рачителя правительственных забот о расширении унии. Уже в конце 1621 года Ходыка вновь занимает должность войта и начинает исправление своего уряда жалобой королю на киевских мещан в том, что они уклоняются от обязанности /183/ «прикладатися до муниции замка», очевидно, он продолжает прежнюю тактику, подымая старый вопрос о возведении и содержании киевских укреплений на счет города; точно так же отнесся он и к другому щекотливому вопросу — о передаче униатам киевских православных церквей. Исполнить это намерение теперь было значительно труднее, чем во время занятия Софийского собора Грековичем. Теперь, благодаря деятельности Сагайдачного, восстановлена была церковная православная иерархия; притом православие приобрело многочисленных и усердных защитников в усилившемся козачестве. Опасность резких мер испытал на себе сам Грекович. В 1618 году он предъявил королевскую грамоту, выданную еще в 1612 г., о подчинении Михайловского Златоверхого монастыря униатскому митрополиту, и собирался овладеть им насильно, но 15-го февраля на Зверинце был задержан квартировавшими там козаками и «против Выдубицкого монастыря под лед посажен воды пити» 1.



1 Также из летописи Ильи Кощаковского.



Наученный опытом Грековича, Ходыка медлил исполнением передачи церквей униатам, выжидая удобных для того обстоятельств; наконец таковые, по его мнению, представились в 1624 году. В конце предыдущего года погиб в Витебске под ударами выведенных им из терпения мещан, гонитель православия Иосафат Кунцевич: смерть его вызвала в польско-католическом обществе страшное раздражение и побудила правительство к крайне репрессивным мерам против православия. Желая воспользоваться удобной минутой и оказать правительству услугу, соответственную его настроению, Федор Ходыка решился покончить дело передачи церквей в Киеве. В сопровождении бурмистров, райцев и мещан своей партии и священника Трехсвятительской церкви Ивана Юзефовича, перешедшего в унию, он отправился опечатывать православные церкви. Но оказалось, что в среде киевских мещан страх перед правительственной реакцией, грозно и жестоко покаравшей Витебск, был слабее преданности своей церкви и своей народности. Ходыку окружила толпа мещан и квартировавших в городе Козаков; среди нареканий и попреков войт и его товарищи были схвачены: священнику Юзефовичу отрубили голову, войт же Федор Ходыка разделил участь Грековича, — его также бросили в Днепр «воды пити».

После трагической смерти Федора Ходыки осталось три сына его: Иосиф, Иван и Андрей. Сведения о них в архивных источниках весьма скудны и разрознены, но, хотя до некоторой степени, дают характеристику их деятельности: /184/ все три брата продолжают играть в городе видную роль и следуют направлению отца, они постоянно находятся в рядах той, слабой числом, но сильной поддержкой польского правительства городской аристократической партии, которая стремилась к проведению антинациональных целей среди киевского городского населения. Братья Ходыки являются не только, подобно отцу, поборниками унии, они, по примеру большинства дворян киевской земли, стараются примкнуть к господствовавшей народности, усваивая себе ее национальные характеристические черты. Все дошедшие до нас акты, составленные Ходыками, даже в официальных сношениях их с магистратом, писаны по-польски, а не порусски, все подписи их, в качестве райцев и свидетелей также на польском языке. Данные, собранные нами о судьбе их, заключаются в следующих немногих сведениях, которые мы перечислим в хронологическом порядке.

В 1631 году все три брата занимали должности райцев в магистрате, что видно из процесса, который они вели со своим двоюродным братом Федором Васильевичем Крыницким, пограбившим у них лошадей и возы с товарами в своем имении Басани, а также из подписей их на купчих крепостях, совершенных в этом году.

В 1637 году Иосиф Ходыка занимал уже должность киевского войта, а брат его, Андрей — должность райцы; имя Ивана не упоминается среди членов магистрата. Вскоре потом умер Иосиф Ходыка и на его место избран войтом Самуил Мехидович, но в 1644 г. и этот войт скончался и король Владислав IV грамотою, данной 18-го мая, утвердил киевским войтом Андрея Ходыку. Выбирая его из четырех кандидатов, предложенных магистратом, король следующим образом мотивирует оказанное им предпочтение: «потвержаем Андрея Ходыку, сына славетного негды Федора Ходыки, войта киевского, добре нам и месту заслуженнаго мужа, который, против бунтов козацких крепко стоячи при достоинстве нашем господарском, горлом запечатовал, а брата родного зошлого негды Иосифа Ходыки, войта также киевского, Добре уряд справуючаго». Притом король указывает на опытность Андрея Ходыки, которую он. приобрел, «заседаючи з молодых лет своих на вряде помененного места Киева». В дальнейшем тексте грамоты король поручает новому войту: «бунтовникам и шкодливым замишком в месте нашом Киеве вчасно забегати, и выкротных и непослушных в войтовском присуду водле права карати». Инструкцию эту усердно исполнял Андрей Ходыка до 1648 года, пока не вспыхнуло восстание Хмельницкого. Не сообразив последствий и не предугадав его размеров, Ходыка продолжал уси/185/ленно преследовать в городе лиц, подозреваемых в сочувствии козакам, и принимал строгие меры против мещан «зуфалых» (непокорных). Между тем события следовали с поразительной быстротой и вскоре сделалось очевидным, что на этот раз козацкое движение восторжествует: киевское население стало заявлять все более и более свое сочувствие движению и козаки приближались к городу. Положение войта и его партии сделалось весьма трудным. Некоторые члены магистрата, жаловался впоследствии Андрей Ходыка, составили заговор против войта и решились не только лишить его уряда, но даже отнять имущество и самую жизнь. Долгое время войт принужден был скрываться и, наконец, в начале 1649 года он подписал отречение от должности и письменно признал незаконными все свои действия в течение четырехлетнего управления городом. Место войта занял представитель народной партии — Богдан Сомкович.

В 1651 году, после Берестецкой битвы и занятия Киева Радзивиллом, появляется еще раз Андрей Ходыка и спешит возбудить иск против лиц, заставивших его отречься от должности: но с удалением польского войска он исчезает навсегда из города. Имущество, скопленное мещанской ветвью рода Ходык, рассеялось так же бесследно, как и имения, захваченные их родственниками Крыницкими. Ходыки должны были оставить Киев вместе с тем иноземным правительством, в угоду которому они попирали интересы своих сограждан. Дальнейшая судьба их рода нам неизвестна, но в рядах киевского мещанства после 1651 года имени Ходык более не встречается.











Киевские войты Ходыки — эпизод из истории городского самоуправления в Киеве в XVI — XVII ст.


Вперше прочитана як доповідь в Історичному товаристві Нестора-Літописця в 1874 р. (ЧИОНЛ. 1888. Кн. 2. С. 168 — 169). Пізніше, під назвою «Паны Ходыки, воротилы городского самоуправления в Киеве в XVI и XVII ст.» була опублікована в «Киевской Старине» (1882. Кн. 2. С. 233 — 261) і під цією /762/ ж назвою передрукована в «Монографиях по истории Западной и Юго-Западной России» (К., 1885. С. 195 — 220). У цьому виданні текст поданий за останньою публікацією.

Сучасники сприйняли статтю як сатиричний натяк на діячів київського міського самоуправління 70-х — початку 80-х років XIX ст., до якого входили також кілька університетських професорів — колег автора.

В статті розкривається картина опанування татарським родом Ходик видатного становища у київському магдебурзькому самоврядуванні та їхніх зловживань й збагачення. І на сьогодні це зразкова праця, яка у даному жанрі може вважатися класичною.













Попередня     Головна     Наступна


Вибрана сторінка

Арістотель:   Призначення держави в людському житті постає в досягненні (за допомогою законів) доброчесного життя, умови й забезпечення людського щастя. Останнє ж можливе лише в умовах громади. Адже тільки в суспільстві люди можуть формуватися, виховуватися як моральні істоти. Арістотель визначає людину як суспільну істоту, яка наділена розумом. Проте необхідне виховання людини можливе лише в справедливій державі, де наявність добрих законів та їх дотримування удосконалюють людину й сприяють розвитку в ній шляхетних задатків.   ( Арістотель )



Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть мишкою ціле слово та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.