[Костомаров Н. И. Русские инородцы. — М., 1996. — С. 530-536.]

Попередня     Головна     Наступна

Н. КОСТОМАРОВ

ЕЩЕ ПО ПОВОДУ МАЛОРУССКОГО СЛОВА

(«МОСКОВСКИМ ВЕДОМОСТЯМ»)

*) Опубликовано в журнале «Вестник Европы», 1881, т. II, кн.4.

Едва в прошлом номере «Вестника Европы» напечатан был наш ответ «Современным известиям» по вопросу о малорусском слове, как появляется статья в «Московских Ведомостях», написанная каким-то г. Соловьевым и озаглавленная: «Голос из глухой провинции по поводу украинофильства». Автор вооружается против взглядов, выраженных мной и гг. Южанином и профессором Тарасовым, о полезности допущения малорусского наречия в сельские школы. Г. Соловьев недоволен особенно Южанином за то, что тот с уверенностью, устраняющей всякое возражение, утверждает, что у украиыофилов даже идей сепаратистских не только нет, но и не было, и что в 1863 году г. Катков со Страстного бульвара провозгласил измышленный киевскими сикофантами малороссийский сепаратизм, а школьные урядники (т. е. инспекторы народных училищ) рьяно принялись разыскивать и доносить о сепаратизме. Я не знаком ни с личностью профессора Тарасова, ни с его сочинениями; я не читал также Южанина и не знаю, кто скрывается под этим псевдонимом, но достаточно и того места, которое приводит г. Соловьев, чтоб видеть, что этот г. Южанин говорит сущую правду. «Голос из глухой провинции» хочет нас уверить, что сепаратизм в том смысле, в каком это слово, по отношению к малорусам, принималось г. Катковым, измышлен вовсе не киевскими сикофантами, а польскими революционерами. «Голос из глухой провинции» думает доказать это выхваченными местами из добытых во время следствий над польскими повстанцами и вообще соучастниками повстанья 1863 писем последних, какие они пересылали друг к другу ранее. Все эти отрывки почерпаются из единственного источника, из книжки, составленной в Вильне Гогелем: «Иосафат Огрызко» *)

*) Наполненной самой нелепой ложью, так как автор без всякой критики относился с полным доверием ко всему, что находил в письмах поляков, привлеченных к следствию и суду, называя пренаивно такие письма «официальными источниками».

Из этой-то книжки глухая провинция извлекла три места, которыми хочет -нодтвердить мнение, что малорусский сепаратизм в том смысле, в каком это слово теперь употребляется, измышлен поляками; но он показывает собственное свое непонимание или желание не понимать настоящего смысла того, на чем основывается, как на источнике. Таким образом приводится /531/ место из письма какого-то Горшковского к Огрызке, с таким отзывов о пишущем настоящие строки: «Костомаров при всем таланте погибнет (разумеется для польского дела), измельчает... если он, проникнутый сепаратизмом с ненавистью к миру польскому, поднимет вековую гробовую крышку прошедшего народов». В этом месте говорится о сепаратизме по отношению к Польше, а не по отношению к России, и сепаратизм, о котором здесь идет дело, совсем не то, что сепаратизм московских газет и их киевских сикофантов: сходство только в имени. Поляки смотрели на малорусскую народность как на ветвь польской, и малорусское наречие выставляли как простонародный жаргон одной части Польши, а всякие попытки писать на этом наречии, считали враждебными польской национальности выходками: вот, что у них называлось сепаратизмом и вот в каком смысле обвинял Горшковский Костомарова! По воззрению польскому, всякий, кто занимается историей Южной Руси, составлявшей некогда часть польского государства, должен подчиняться польским патриотическим взглядам, а кто относится к истории борьбы казачества с Польшей не так, как им хочется, того они обвиняют в сепаратизме. На таких же основаниях в Галичине поляки смотрели и до сих пор продолжают смотреть недружелюбно на всякие проявления исторических взглядов, свободных от привязанности к шляхетскому строю «Речи Посполитой», и на всякие проблески южно-русского литературного развития, уверяя, будто в Галичине нет другого народа, кроме польского, и не должно быть иного национального языка, как только польский! Все южно-русское писательство в этом крае есть сепаратизм в глазах поляков, потому что имеет главной своей задачей обособление от них южно-русской народности, которую они, поляки, хотят заставить считать не более, как польским провинциализмом.

В таком же смысле является сепаратизм и в другой выписке, извлеченной из письма какого-то президента с.-петербургского польского революционного кружка, офицера Варацкого, почерпнутой из той же книжки «Иосафат Огрызко»: «Антонович первый написал статью в Основе в январе 1861 г. против польского движения, но из централизации писали (доктор Лабудзинский), что Антонович отделился только с некоторыми членами, что партия хлопоманов действует все-таки заодно с централизацией, т.е. с польскими революционерами». И здесь, очевидно, идет дело об отделении малорусской народности от польской, как и в предыдущей выписке. Хлопоманами у поляков называлась та фракция польских патриотов, которая играла из себя народолюбцев и показывала наклонность к мужикам или хлопам. Естественно, что те из этой фракции, которые жили в крае, заселенном южно-русским простонародием, должны были пока-/532/зывать любовь к мужику южно-русскому, но они все-таки оставались по коренным убеждениям поляками и еще более, чем все остальные поляки, становились в разрез с украинофилами, которые, дорожа историческими народными преданиями, скорее могли показывать ненависть к польскому элементу, чем соединяться с ним. Об этих-то хлопоманах говорит в приведенном письме офицер Варацкий, уверяя (и совершенно справедливо), что их полякам бояться нечего, потому что они заодно с централизацией, т.е. с польскими революционерами; исключение составляет Антонович с несколькими, которые точно отделились от поляков. Здесь идет речь о Владимире Бонифатьевиче Антоновиче, ныне достопочтенном профессоре русской истории в университете св. Владимира, который в оное время возбудил против себя остервенение у поляков за то, что, на основании убеждений и сознания необходимости жить одной духовной жизнью с южно-русским народом, отрекся не только от польской национальности, но и от католической веры. Вот он-то с некоторыми, весьма немногими, был истым сепаратистом по воззрению поляков!

Третье место, заимствованное из той же книжки «Иосафат Огрызко», извлечено из письма какого-то члена с.-петербургского польского революционного комитета и касается малорусского поэта Т. Г. Шевченка: «он (Шевченко) убедился, что между поляками есть личности, сочувствующие малороссам и разделяющие его (т.е. Шевченка) сепаратистские мнения». И здесь, без самой крайней натяжки и самого бесцеремонного кривотолкования, нельзя искать того сепаратизма, о котором уже гораздо позже, через два года после смерти Шевченка, провозглашать начали «Московские Ведомости». Напротив, очень ясно, что один из членов с.-петербургского польского революционного комитета, говоря о Шевченке, разумел под его сепаратистскими мнениями идеи обособления южнорусов от поляков. Шевченко своими сочинениями озлобил против себя польских критиков за то, что выводил угнетения, какие терпел южно-русский народ от поляков и вспоминал кровавую расправу этого города над своими угнетателями, и, как обвиняли его польские критики, вооружал своих читателей против польской нации. В письме, которое привел «Голос из глухой провинции», выписав его из книги «Иосафат Огрызко», смысл тот, что Шевченко находил между поляками личности, сочувствовавшие справедливости малорусских стремлений поставить свою южно-русскую народность в самостоятельное обособление от польской, вопреки большинству поляков, не хотевших видеть в этой народности ничего более, как провинциальную отмену польской. Вот о каких сепаратистских стремлениях Шевченка там говорилось.

Все показывает, что голос из глухой провинции недостаточно /533/ изучил предмет, о котором взялся рассуждать, и потому составил себе неясное представление о слове сепаратизм. Так как это слово одинаково употреблялось и поляками, и «Московскими Ведомостями, с их корреспондентами, то он из того вообразил, что и у тех и у других слово это значило одно и то же. В том-то и ошибка глухой провинции! Она напоминает немца, который, знавши несколько русских, путешествовавших по немецкой земле, которых по имени звали случайно Иванами Ивановичами, воображал, что все русские непременно Иваны Ивановичи! Такое же незнакомство с предметом, о котором глухая провинция принялась судить, видно в том, что, по ее приговору, допускать в сельские школы малорусской речи не следует, но вместе с тем глухая провинция себе самой противоречит, говоря так: «Само собою разумеется, учителям сельских школ никто не возбранял и не возбраняет иногда прибегать к разговорным местным выражениям для объяснения некоторых речений, не совсем понятных детям, но в подобных случаях прибегать к местному языку и говору оказывается необходимым не только на юге, но и на севере». Если б глухая провинция знала, что народное наречие на юге России до того много заключает особенностей, что право, допускаемое ею для сельских учителей, прибегать к разговорным местным выражениям с целью объяснения речений, непонятных детям, равняется праву излагать предмет по-малорусски; если б глухая провинция знала это обстоятельство, то, может быть, иначе отнеслась бы к моему предположению издавать учебные книги для сельских школ на двух наречиях, с целью скорейшего и правильнейшего ознакомления с общерусским литературным языком.

Глухая провинция показывает претензию на остроты, но, увы! неудачно. Она сравнивает желание писать по-малорусски с хлопотами Шишкова и его последователей удержать в русском языке такие слова, как доилица, мокроступы и т.п. Но всякий поймет ту разницу, что Шишков и его последователи хотели вводить в живую речь слова, или выдуманные и никогда не употреблявшиеся, или старые, давно забытые; украинофилы же хотят существующими в живом народном языке словами и оборотами речи выражать, для ясности, передаваемые народным детям научные понятия.

Глухая провинция, впадая в ошибочные взгляды по своему неведению обсуждаемого предмета, доходит, однако, до чистейшего сикофантства и хочет взвести на украинофильство самые дикие клеветы. Глухая провинция сообщает нам, будто на юге есть «меньшая, но самая многочисленная братия, полуграмотная, полуобразованная, которая с заботами о введении местного языка в школе и с изучением малороссийской народной поэзии соеди-/534/няет недоброжелательство к московщине и, ради противодействия москалям, идет очертя голову в первый попавшийся под руку антиправительственный лагерь, хотя бы социалистический и террористический. Не в силу ли этой искусственной, развиваемой и извне подогреваемой ненависти к москалям отчасти и обогатился юго-западный край процессами о так называемых социалистах»?

Никто, надеемся, кроме этого голоса из глухой провинции, не скажет, чтоб ему была известна на юге между малорусами какая-то меньшая, полуграмотная, полуобразованная, но многочисленная братия, которая из любви к местному языку и народной поэзии с одной стороны, и из ненависти к москалям с другой, поступала в антиправительственный социалистический и террористический лагерь. Процессы, на которые намекает глухая провинция, показали, что по всей России между молодежью бродили превратные идеи, доводившие до преступных действий; но те же процессы свидетельствуют, что такими превративши идеями охватывались головы равно всех — и великороссиян, и малороссиян, и поляков, и литвинов, и немцев, и евреев, и грузинов, и армян и т.п., но чтоб в юго-западном крае они исходили из недовольства к москалям какой-то меньшей, но многочисленной братии, и чтоб с такой ненавистью двигала к преступлению любовь к местной речи и народной поэзии, на это никакие процессы не указывают, — это есть недобросовестная низкая ложь, не делающая чести глухой провинции, которая ее измышляет. Конечно, очень может быть, что в таких процессах впутаны были личности, занимавшиеся прежде малорусской речью и народной поэзией, но виновный преступник за свое преступление и отвечает, а занятия, которым он предан был прежде, не могут быть преследуемы, иначе — мало ли из таких преступников занимались, например, какими-нибудь ремеслами; неужели, осудивши преступников, открыть гонение на ремесло, которым преступник занимался?

Далее, глухая провинция вот как расходилась: «эта-то меньшая братия, начиная с языка и с народной малороссийской песни, ради ненависти к москалям, стремится провести как можно более резкую, хотя бы даже и искусственную грань между великороссами и малоруссами и в стремлении своем доходить до мелочного, комического пристрастия к бараньей шапке, красующейся на фотографиях Шевченка, и до необходимости на маевке варить галушки и кулеш с бараньим боком».

Прежде всего, заметим мимоходом, что глухая провинция и в этой тираде, как бы случайно, высказала незнание того предмета, о котором взялась писать и судить. Маевок у малорусов нет; это обычай польский. Если б глухая провинция сколько-ни-/535/будь постаралась познакомиться с тем, о чем начала толковать, то ей было бы известно, что у малорусов всякие обычаи обозначаются не месяцами, но праздниками. Малорус не знает июня, августа, октября, декабря, января и т.д.; а знает Петра, Спаса, Покрова, Риздво, Водохрещи и т.д. Но это мы заметили, как говорим, только мимоходом! Обратимся к сути. Что, казалось бы, за дело глухой провинции до бараньих шапок, до галушек, до кулиша (а не кулеша) с бараньим боком? Разве кто принуждает глухую провинцию надевать бараньи шапки, есть галушки и кулиш? Нет. Но тут замечается историческое свойство — не Руси, но собственно Москвы, нетерпимость к народным особенностям племен, находящихся под одной державой с московским народом. Это историческое свойство сообщилось повсюду и оно-то отзывается в таких голосах, которые выставляют себя идущими из глухой провинции. Оно-то произвело недовольство к малорусскому слову и все инсинуации, которые повлекли к ограничениям его свободного развития. Хотелось бы этим господам все простонародие подвести под один ранжир, одеть бы всех мужиков в империи в рубахи с косыми воротами, заставить всех есть и пить то, что есть и пьет великороссийский мужик, живущий в окрестности Москвы, и всякое развитие в интеллигентной среде общества сковать в измышленные нарочно обручи. Во всем, что не хочет укладываться в эти обручи, они находят вред для целости государства, выдумывают разные клеветы и возбуждают власти, не знающие в тонкости подробностей того, что выставляется перед ними в дурном свете. Такая злокачественная нота слышится и в голосе из глухой провинции! Мы скажем раз навсегда всем голосам, которые готовы раздаться не только из глухих провинций, но из обеих столиц и из больших городов, что все меры стеснить свободу малорусского слова и всякое недружелюбное отношение к малорусской народности, выражающееся в недопущении преподавания в сельских школах по-малорусски, словоговорения в церквах, представления в театрах малорусских пьес — не приносят ничего, кроме вреда. Ревнители объединения России, может быть, побаиваются за малороссийский народ, чтоб он, сознавши свою народную личность, не затеял, при удобных для того обстоятельствах, отложения от русской державы; но такое опасение более чем не основательно; оно безумно после того, как история ясно указывает нам на древнюю политическую связь этих ветвей русского народа: отторгнутая от этой связи малорусская ветвь постоянно рвалась к возобновлению этой связи, достигла своей цели в половине XVII века и с тех пор не только твердо стояла в единстве с русской державой, но оказала ей спасительную помощь в самых критических обстоятельствах, — кто, например, выручил дело Петра /536/ с Карлом, как не малороссийский народ, не поддавшийся искусительным обольщениям Мазепы? Но, может быть, уже отложения малороссийского края теперь и не боятся, видя невозможность такого явления, зато беспокоит ревнителей единства то, что у малорусов есть свое особое наречие и свои жизненные приемы, отличные от великорусских? Хотят (и это ясно видно), чтобы русский литературный язык стал единым языком и для великорусов и для малорусов! Но и это с течением времени достигается, только малорусы желают, чтоб им дозволили достигнуть этого постепенно и совершенно свободно, чтоб не запрещали малорусам быть тем, чем их природа и прежняя история устроили, и главное, чтоб не держали над головой у них палки, потому что чрезвычайно бьется эта проклятая палка (по выражению Гоголя).

Костомаров Н. И. Еще по поводу малорусского слова // Костомаров Н. И. Русские инородцы. — М., 1996. — С. 530-536.

Попередня     Головна     Наступна