[Воспоминания о Тарасе Шевченко. — К.: Дніпро, 1988. — С. 375-386; 559.]

Попередня     Головна     Наступна





Наталка Полтавка

ВОСПОМИНАНИЯ О Т. Г. ШЕВЧЕНКО



I. МОИ ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ


Лично я знала Шевченко мало, так как мне не было еще и пяти лет, когда он умер; однако, имея хорошую память на воспоминания, пусть даже самые ранние, я кое-что все же могу припомнить о нем. Помню его фигуру, крепкую и широкую, его усатое, добродушное лицо, его ясный, ласковый взгляд из-под густых, будто насупленных бровей... Припоминаются и некоторые связанные с ним эпизоды, в которых и мы, дети, играли не последнюю роль. Хочу сразу же сказать, что его образ так не врезался бы в мою память и не запал так глубоко в душу, если бы не то великое уважение, не та искренняя, сердечная любовь и глубокое сочувствие к нашему поэту, которые постоянно жили в среде, где я росла... Я еще ребенком, можно сказать, чуть не с колыбели, привыкла его уважать, а шести-семи лет уже обливалась горькими слезами, читая его «Тополю» или «Наймичку»... Помню, когда он умер, при мне рассказывали о его похоронах, а я потом не спала ночь, все представляла себе в мыслях эту тяжелую, грустную и вместе с тем величественную картину, не замечая, что обливаюсь слезами — вся подушка мокрая!

Близкий знакомый или, лучше сказать, приятель моих родителей, Тарас Шевченко довольно часто заходил к нам, и мы, дети, разумеется, всем сердцем любили и уважали нашего «дядю Кобзаря», как мы его называли.

Помню, однажды вечером, в Петербурге, собралась вся наша семья в столовой за чайным столом. Я была очень встревожена, так как ожидали какого-то гостя, которого я почему-то недолюбливала и очень боялась — почему — и сама теперь не знаю, но только с самых юных лет мои симпатии и антипатии определялись всегда очень четко... Так вот, пьем мы чай, а я все прислушиваюсь, не звякнет ли звонок, и боязливо оглядываюсь на дверь, едва кто стукнет...

Вдруг слышу: «дзинь» — у дверей. Моментально схватившись со своего места, я опрометью бросаюсь прятаться в отцовские колени... Слышу — кто-то вошел, но молчит, не подает голоса — видимо, ему уже сказали... А я замерла и не двигаюсь — так уж мне страшно, так страшно!..

 — А погляди-ка, кто пришел? — хитро и весело говорит мне отец. /376/

Я догадываюсь, что надо мной хотят подшутить, и не двигаюсь.

 — Да что ты?.. Это не тот «дядя», не бойся, глупенькая! Вот погляди!

Но нет, меня не проведешь — я не поддаюсь...

Отец смеется, берет в руки мою голову и мягко приподнимает с колен. С превеликим страхом я открываю крепко зажмуренные глаза и вижу — передо мной стоит большой, лысый, усатый дядя и добродушно улыбается, глядя на меня своими ясными глазами.

 — Дядя Кобзарь! — воскликнула я радостно и вмиг повисла у него на шее.

Что и говорить, дети любили Кобзаря! Недаром он говорил о себе: «Кого любят дети, тот, значит, еще не совсем пропащий человек!» И это святая правда... Дети каким-то инстинктом распознают по-настоящему доброго человека, пусть даже под суровой внешностью, а фальшь и лукавство тотчас угадывают, как ни мажь их сладким медом.

Припоминается и другой эпизод, будто золотым солнечным лучиком выделяющийся в моей памяти своим светлым колоритом. Это было на даче в Стрельне, куда мать выезжала с нами на лето. Тарас Григорьевич и тут частенько нас навещал. Возьмет, бывало, меня и мою младшую сестру Маню (меня он называл «мое маленьке», а мою сестру — «моє велике») и пойдет с нами гулять. Однажды пришли мы с ним на какую-то лужайку, какую именно — теперь не припомню. День стоял ясный-ясный, прямо золотой — один из тех дней, какие бывают только в беспечном, счастливом детстве и уже никогда потом не забываются... Мы с сестрой, веселые и юркие, как воробышки, неутомимо бегали по лужайке, собирая пахучие яркие цветы, и целыми охапками наперегонки таскали их дяде Кобзарю. Хорошо помню, как он сидел на краю рва и, свесив голову на руки, глубоко задумавшись, глядел перед собой куда-то вдаль. О чем он думал, что творилось в его тоскующей душе, какие образы витали в его могучем воображении, я, разумеется, тогда не догадывалась, но теперь, через столько лет, как живой вижу перед собою эту задумчивую выразительную фигуру, будто поднятую на пьедестал посреди зеленого моря и всю облитую золотым солнцем... Вот таким я его вижу и таким, если бы была художником, нарисовала бы его на картине. Мы подбегали к нему и, смеясь, бросали ему цветы на колени. Он поднимал голову и, тихо усмехаясь, гладил нас рукой по стриженым головкам.

Видится мне еще, будто сквозь сон, как он в другой раз сидел у этого самого рва на лужайке и, закрыв лицо руками, горько плакал, а мы с сестрой, испуганные и опечаленные, молча стояли перед ним, недоумевая, о чем это он плачет... Припоминается мне также девушка в корсетке с темно-русыми косами, по имени Лукерья, которая, как я потом узнала, была помолвлена с Шевченко. Больше, кажется, ничего не припомню.

Помню только — был такой же ясный, солнечный весенний день. Мы с отцом гуляли по Смоленскому кладбищу (в Петербурге) и все допытывались, где могила дяди Кобзаря?..

Земля тебе пухом, дядя Кобзарь! /377/





II. ВОСПОМИНАНИЯ МОЕЙ МАТЕРИ


1. ЕЕ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ТАРАСОМ ШЕВЧЕНКО


В первый раз моя мать встретила Шевченко в январе 1847 г. в их родовом поместье Мотроновке, Черниговской губернии, Борзенского уезда, куда она, будучи уже более года замужем, приехала на свадьбу своей младшей сестры А. М. Кулиш.

Тарас был боярином у невесты, и мать хорошо помнит, что на шее у него, как всегда, был повязан красный шерстяной шарф, выглядевший очень странно и оригинально на свадебном балу, среди бальных костюмов. Бал был пышный, гостей собралось до сотни, и молодежь весело танцевала под звуки музыки в просторном зале. Шевченко не танцевал, но был как-то радужно-весел и все приглашал невесту с моей матерью в какой-то укромный уголок и учил их петь песню «Ой зійди, зійди, ти зіронько та вечірняя». Мать стеснялась и не хотела петь, а ее сестра училась у него и потом очень красиво пела эту песню. (Несколько песен с ее голоса переложены Маркевичем в «Записках о Южной Руси»). Хотя Тарас держался на балу вовсе не так, как требовалось от светского кавалера, но он очень понравился молодым женщинам своей оригинальностью, и они без сожаления оставляли танцы, и шли за ним. Несомненно, что и они, со своей стороны (обе молодые, красивые, стройные — моя мать была одета в пышное розовое тарлатановое платье с бахромой стального цвета, а невеста, вся в белом шелку, как лилея, с миртовым веночком на голове), также произвели сильное впечатление на молодого поэта и художника... Недаром ему тогда так хотелось обучать их этой песне!..

Далеко за полночь отужинали, а утром следующего дня Шевченко собрался уезжать. Прощаясь, он обратился к невесте:

 — Что вы мне подарите в память об этом дне?

Не долго думая, она сорвала цветок со своего миртового венка и протянула ему.

Все старушки так и ахнули: «Быть беде!» (Говорят, не принято отдавать кому-либо цветок со свадебного венка.)

И вправду, вскоре после этого были арестованы ее муж, ее брат, Шевченко, Костомаров и другие.




2. ЛУКЕРЬЯ


Вернувшись в Петербург из ссылки, Шевченко, как я уже говорила, нередко бывал у нас и здесь-то познакомился он с Лукерьей. Было это так.

Весной 1860 г. госпожа Карташевская, уезжая за границу и не будучи лично знакома с нашей семьей, очень просила через своего брата г. Макарова мою мать и г-жу Кулиш, гостившую тогда у нас, принять к себе на это время ее крепостную девушку Лукерью, которую она привезла с Украины и теперь боялась оставить одну в Петербурге. Моя мать долго отказывалась, опасаясь брать на себя такую ответственность и не желая иметь в своем доме чужую прислугу, но потом согласилась на неотступные просьбы г. Макарова, бывшего другом нашей семьи, а может, и на просьбы /378/ своей сестры г-жи Кулиш, — особы очень добросердечной, — и приняла к себе сироту Лукерью.

С самого начала Лукерья оказалась девушкой ленивой, неопрятной и весьма легкомысленной. Вставала она по утрам позже матери, ничего в доме не делала, лишь вышивала какие-то лиштвы, будто бы заказанные ей госпожой. Ходила она всегда неумытой, с грязной шеей и нечесаными волосами, однако была весьма кокетлива и любила покрасоваться своей тонкой, гибкой фигурой, для чего носила шнуровку под вышитой сорочкой и заводила любовные интриги с соседскими лакеями, таскавшими ей в карманах жареную дичь на гостинец. Лукерье тогда было лет двадцать, однако красивой, в строгом смысле, ее нельзя было назвать — обычная приятная, украинского типа девушка: среднего роста, круглолицая, немного веснушчатая, кареглазая, рот маленький, губы пышные, вишневые, косы тугие, темно-русые. Только фигура ее, тонкая в стане и пышная в плечах, была очень хороша, и Лукерья отлично это знала... Одевалась она всегда по-украински. Как для простой девушки, — добавляла мать, — она была очень хитра и умна. Сначала она не получала у нас никакой платы, по потом, когда наша прислуга, недовольная тем, что Лукерья не хочет ей ни в чем помогать, рассчиталась, мать стала платить Лукерье два рубля в месяц с тем, чтобы она нам прислуживала. Однако и тогда от нее было мало толка, особенно, когда она была помолвлена с Шевченко, и матери было уже неудобно заставлять ее прислуживать.

На лето, как всегда, мы выбрались на дачу в Стрельну; Лукерья тоже поехала с нами.

Стрельна расположена в двадцати одной версте от Петербурга; здесь было много дач и «Цветочный сад» великого князя Константина Николаевича, где ежедневно играла полковая музыка и собиралась на гулянье публика.

Шевченко приезжал к нам из Петербурга утром, пешком шел со станции (кажется, четыре версты), а вечером возвращался домой. На музыку он никогда не ходил, а больше гулял с нами, детьми, в садике возле дома или уводил нас куда-нибудь подальше, на луг.

Позже, когда он был помолвлен с Лукерьей, то, разумеется, все время проводил со своей милой «в тихих розмовах»...

Мать ничего такого не замечала между Шевченко и Лукерьей, ей и в голову это не приходило. Ей казалось, что он относится к Лукерье, как относился бы к любой девушке — землячке и сироте: сердечно, приветливо, и не более того. Как же она была поражена, когда однажды Тарас, вернувшись из сада, где он о чем-то долго говорил с Лукерьей, признался матери, что любит эту девушку и хочет на ней жениться. Когда мать услышала это, ей показалось, будто потолок свалился на голову и придавил ее.

 — Боже мой, — воскликнула она, не помня себя от гнева и удивления, — что вы задумали, Тарас Григорьевич?! Неужели вы не знаете, что такое эта Лукерья?!

И тут же сразу, не раздумывая, она выложила ему все, что знала о Лукерье недоброго, и стала убеждать его оставить свое странное намерение.

Однако, как и следовало ожидать, Тарас не только не послушал /379/ этого дружеского совета, высказанного столь неосторожно, а еще и разгневался на мать, которая обидела своими словами дорогого ему человека, и в запальчивости сказал:

 — Хоч би й батько мій рідний устав з домовини та сказав мені, то й його б я не послухав!

С тем он и уехал, страшно сердитый на мою мать.

Мать, очень встревоженная всей этой историей, тотчас известила друзей Шевченко. Чтобы показать, какой переполох произвело среди них намерение Шевченко жениться на Лукерье, привожу извлечение из письма одного из них:


«13/25 августа 1860 г.

«Боже мой!.. Боже мой!.. Чему вы допустили статься, добрейшая, любезнейшая Надежда Михайловна!.. Странно и грешно сказать, но если бы Лукерья прельстилась жареной курицей и отдалась лакею, карманы которого до сих пор лоснятся от этой птицы, сердце мое не было бы так разбито, как разбилось оно теперь, при чтении последних полученных мною писем.

Не могу сказать, чтобы знал Лукерью так, как вы, однако я давно разгадал ее... Какое скверное лето!.. Какие грустные времена!..»


Эти краткие, но весьма выразительные строки говорят больше, нежели целая книга...

Как ни сердился Шевченко на мою мать за ее советы, она все же считала своим моральным долгом при каждой новой встрече отговаривать его... Не из этого снова-таки ничего не получалось: Шевченко слушался только своего сердца, а на мою мать еще более сердился за ее, как он считал, барский гонор, не дающий ей посмотреть на бедную крепостную девушку, как на такого же человека, как и она сама, гордая барыня... Он давно носил в своем болезненном сердце заветную мечту выкупить из крепостной неволи хоть одну людскую душу, — как он говорил, — «спасти душу». И вот ему представляется такой случай — неужели же он упустит его?.. Неужели пройдет мимо, не протянув руки?.. И из-за чего?.. Из-за ненавистного ему барского гонора?.. Да ни за что!.. Пусть говорят, что хотят, он никого не послушает, он поверит только своей Лукерье, той ясной зореньке, которая взошла для него, ярко осветив его темную, безрадостную дорогу... Нет, он никого не послушает, он спасет ее душу!..

Негде правды деть, была здесь не одна лишь мечта «спасти душу», здесь заговорило и одинокое сердце, захотелось тихого семейного покоя... Не случайно у Шевченко вскоре после разрыва с Лукерьей прорываются такие строки, полные безнадежного отчаяния и грустной, черной злобы на свою одинокую судьбу:


Якби з ким сісти хліба з’їсти,

Промовить слово, то воно б,

Хоч і як-небудь на сім світі,

А все б таки якось жилось.

Та ба! Нема з ким. Світ широкий,

Людей чимало на землі...

А доведеться одиноким

В холодній хаті кривобокій

Або під тином простягтись.

Або... Ні!.. Треба одружитись,

Хоча б на чортовій сестрі! /380/

Бо доведеться одуріть

В самотині. Пшениця, жито

На добрім сіялись лану,

А люде так собі пожнуть

І скажуть: Десь його убито,

Сердешного, на чужині... —

О горе, горенько мені!

4 ноября 1860 г. Петербург


И еще:


Минули літа молодії.

Холодним вітром од надії

Уже повіяло... Зима!

Сиди один в холодній хаті,

Нема з ким тихо розмовляти,

Ані порадитись. Нема,

Анікогісінько нема!

Сиди ж один, поки надія

Одурить дурня, осміє...

Морозом очі окує,

А думи гордії розвіє,

Як ту сніжину по степу!

Сиди ж один собі в кутку,

Не жди весни — святої долі!

Вона не зійде вже ніколи

Садочок твій позеленить,

Твою надію оновить!

І думу вольную на волю

Не прийде випустить... Сиди

І нічогісінько не жди!..

15 октября 1860 г. Петербург


Постоянное противодействие моей матери окончательно вооружило Шевченко против нее, и их отношения из сердечных, искренних, дружеских превратились в холодные, натянутые, чуть не враждебные.

Однажды он написал матери письмо, прося ее отпустить Лукерью в город, чтобы купить кое-что для приданого. Мать, разумеется, не отпустила, боясь лежавшей на ней ответственности за молодую девушку. Тогда Шевченко сам приехал и стал лично просить мать.

Она ему и тут категорически отказала, заявив, что по совести не может согласиться на его просьбу.

Страшно раздраженный, он со злой иронией спросил:

 — А если бы мы были повенчаны, то отпустили бы?..

 — Разумеется, отпустила бы, — спокойно ответила мать, — какое бы я имела тогда право ее удерживать?!

Не помня себя от гнева, Тарас тут же сел к столу и написал известные стихи, прямо направленные против моей матери:


Моя ти любо! Мій ти друже!

Не ймуть нам віри без хреста...

(Ликері на пам’ять 5 августа 1860 г.)


Тем временем Лукерья на все расспросы моей матери с наивным цинизмом признавалась, что не любит своего жениха, потому что он «старий і поганий», а выходит за него замуж лишь потому, что, «кажуть, він багатий». /381/

Этого у матери уже не достало духу передать Шевченко, как бы ни хотелось ей, чтобы он отказался от Лукерьи.

Как-то осенью Лукерья простудилась и немного приболела. Узнав об этом, Тарас очень встревожился и, не зная, как проявить свою заботу, прислал Лукерье в подарок шерстяные чулки, теплый платок и какой-то старинный металлический большого размера нашейный крест с таким письмом к матери:

«Любая Надежда Михайловна! Передайте оцё добро Ликері. Я вчора тільки почув, що вона занедужала. Дурна десь тьопала по калюжах та й простудилася. Пришліть з Федором мірку з її ноги. Закажу теплі черевики, а може, найду готові, то в неділю привезу. Щирий ваш Т. Шевченко.

Перекажіть з Федором, чи лучче їй, чи ні?»

Как только Лукерья получила гостинцы, она первым делом схватила крест и давай его скрести — не золотой ли? Увидев, что не золотой, она в. сердцах отбросила его прочь и сказала, надув губы:

 — Бог зна що!.. Я думала — золотий!..

В другой раз Шевченко, идя к нам со станции, по дороге насобирал разных трав и связал из них Лукерье прекрасный, чисто артистический букет. Получив его в подарок, Лукерья, как только счастливый жених вышел в другую комнату, швырнула букет на землю и сердито плюнула:

 — Таке, мовляв, чортзна-що!.. Хоч би які квітки, а то трава!.. На сміх людям!..

Бедный поэт-художник и не догадывался о том, как приняла подарок его милая, его идеал, который он так высоко ставил в своих золотых мечтах...

И тяжело, и до боли грустно было друзьям Шевченко видеть эту трагикомедию или, лучше сказать, трагикомитрагедию, но что они могли поделать?!

Осенью мы вернулись в Петербург. Лукерье у нас была отведена отдельная комната, и Шевченко каждый вечер приходил к ней (к нам он теперь забегал лишь иногда днем, да и то на минутку). Случалось, он являлся очень поздно, часов в одиннадцать-двенадцать ночи, когда мы уже спали, посылал за пивом и просиживал вдвоем со своей милой далеко за полночь. Хотя отношения Шевченко к нашей семье стали теперь совсем не такими добросердечными, как ранее, он все же просил мою мать ездить с ним по магазинам, покупать и заказывать Лукерье приданое, которое хотел справить сам, на свои деньги. Как вспоминает мать, Лукерье было пошито тогда два пальто наподобие украинской свитки: одно — черное, плюшевое, отделанное неразрезным бархатом, другое — белое, суконное, на голубой шелковой подкладке, с отделкой из белого бархата и золотого шнура, с золотыми же филигранными пуговицами. Куплена была также черная круглая шляпа с перьями. Сделано было несколько украинских костюмов, в том числе голубая шелковая корсетка, куплено голландское полотно на сорочки и коленкор на юбки. Все эти покупки были привезены Шевченко к нам, и он сам рисовал эскизы вышивок для своей невесты. /382/

Однажды Тарас, приехав к нам, сказал матери, что графиня Толстая, его старая приятельница, хочет взять к себе на жительство Лукерью. Мать поверила этому, но поскольку г. Макарова не было тогда в Петербурге, она посоветовалась с его братом г. Маркевичем, и они порешили вдвоем, что Лукерью можно отпустить, только чтобы г. Маркевич сам лично отвез Лукерью и, так сказать, сдал ее графине с рук на руки. В назначенный день Тарас приехал в карете за Лукерьей. Она распрощалась с матерью, потом они сели и уехали. Поехал с ними также г. Маркевич. «Невесту Шевченко графиня приняла очень приветливо, — рассказывал потом матери г. Маркевич, — усадила ее на диван, угостила шоколадом и заговорила с ней о литературе. Лукерья хитро виляла, чтобы трудно было догадаться, что она в этом ничего не смыслит». К сожалению, г. Маркевич вскоре уехал и не мог ничего рассказать, что было далее. Но на другой день Лукерья сама пришла к нам и рассказала матери о своем пребывании у графини. Выходит — она только переночевала там, а затем Шевченко нанял отдельную квартиру, где и поместил ее. Затем Лукерья пожаловалась на своего жениха:

 — Да и какой ведь противный, — говорила она матери, — хозяйка предлагала комнату с прислугой, так он не захотел, велел, чтобы я сама убирала: «Що, — каже, — нехай побачу, яка ти у мене чепурненька».

Мать была удивлена этим известием и не хотела ему верить, но тут же получила от Шевченко следующее письмо:

«Многоуважаемая Надежда Михайловна!

Вручіте Федорові мізерію і паспорт моєї любої Ликери и примите мою искреннюю благодарность за ваши материнские попечения о сироте Ликери и за внимание ко мне, нехитростному вашему другу Т. Шевченку. 1860 г. 6 сентября».

Что было делать — собрала мать просимые вещи и передала их посланному. Но на сердце у нее было очень неспокойно...

Прошло несколько дней. Лукерья не раз забегала к нам и рассказывала матери о своей новой жизни. Между прочим, она похвасталась, что Тарас подарил ей дорогие кораллы на шею и двести рублей денег серебряной монетой. А сама тем временем понемногу забирала от нас, что оставалось от ее пожитков.

Придя однажды, она снова стала жаловаться на своего жениха:

 — Сердитый такой, увидел в графине воду, что я забыла дня два переменить, так раскричался на меня, так кричал, господи!.. Не пойду за него, — сказала она затем.

 — И что же будет? — спросила мать.

 — А так и будет, — ответила Лукерья, — вот заберу все то, что он мне дал, а за него таки не пойду!.. Такой старый, некрасивый, да еще и сердитый!..

Мать ничего на это не сказала. Хоть и тяжело ей было слушать такие речи от невесты поэта, однако она все же была рада, что дело оборачивается таким образом.

Вскоре после этого вновь прибежала Лукерья, очень встревоженная, и, лишь только мать открыла ей дверь, бросилась к ней, схватила ее руку и быстро, горячо поцеловала. Мать была очень удивлена и смущена, ибо ранее никогда не бывало, чтобы Лукерья целова-/383/ла ей руки. Мать заметила, что это не пристало невесте Шевченко.

 — Я уже, слава богу, не его невеста! — с радостью ответила Лукерья и тут же рассказала матери, что между ними произошло.

Шевченко, придя к ней по обыкновению, увидел у нее в комнате страшный беспорядок: вода в графине несвежая, застоявшаяся, на столе налито, тут же валяется гребешок с вычесанными волосами и брошены грязные чулки, постель не прибрана, пол не

метен...

 — Он так и бросился на меня с кулаками, — рассказывала Лукерья далее, — да как закричит на меня: «Я не хочу такої!.. Мені не треба такої жінки!..» А я тоже говорю: «І мені такого чоловіка не треба! Старий та поганий!..» — да и вышла из комнаты.

Это так рассказывала Лукерья, а так ли оно было на самом деле — неизвестно. Шевченко ничего о том не говорил, сказал лишь, что это «гадость», «мерзость», он только и просил ее быть опрятной, и что он «не выдержал»...

Положим, это правда, что Тарас требовал от Лукерьи опрятности, он и при матери не раз говорил ей:

 — Гляди, Ликеро, щоб була чепурненька... Я нічого не хочу, аби була чепурненька... Важкого ти в мене нічого не будеш робити, хіба звариш борщу або пошиєш мені сорочку... Та одно знай — щоб була чепурненька, бо неохайних я не терплю...

И мать, зная эту его особенность, строго следила, чтоб Лукерья содержала себя в чистоте; но все же, как бы там ни было, не может быть, чтобы Шевченко оставил свою невесту только из-за ее неопрятности... Ведь ему давно было известно, что она нечистоплотна, и между ними происходили из-за этого ссоры; однако он все же не бросал ее!.. Мне кажется, что скорее его поразили в самое сердце жестокие слова Лукерьи: «І мені такого чоловіка не треба! Старий та поганий!..» У него лишь теперь открылись глаза, и он впервые увидел, что она его не любит, а выходит за него только ради выгоды. И он «не выдержал» — не выдержал, ибо любил ее — любил, даже покидая...


Вот что говорит он в своих грустных стихах:

Не журюся, а не спиться

Часом до півночі —

Усе світять ті блискучі

Твої чорні очі.

Мов говорять тихесенько:

«Хоч, небоже, раю?

Він у мене, тут, у серці».

А серця немає,

И не було його ніколи,

Тільки шматок м’яса...

Нащо ж хороше і пишно

Так ти розцвілася?

Не журюся, а не спиться

Часом і до світа,

Усе думка пробиває:

Як би так прожити,

Щоб ніколи такі очі

Серця не вразили.

(«Воспоминания Чужбинского», 1861 г. Петербург). /384/



А также вот эти:


Л.

Поставлю хату і кімнату,

Садок-райочок насажу;

Посижу я і похожу

В своїй маленькій благодаті,

Та в одині-самотині

В садочку буду спочивати,

Присняться діточки мені,

Веселая присниться мати,

Давнє-колишній та ясний

Присниться сон мені!.. і ти!..

Ні, я не буду спочивати,

Бо й ти приснишся! І в малий

Райочок мій, спідтиха-тиха,

Підкрадешся, наробиш лиха...

Запалиш рай мій самотний.

(27 сентября 1860 г. Петербург)


Я нарочно подчеркнула слова, доказывающие мою мысль.

Произошло то, что случается часто: искренняя душа поверила душе лукавой и обманулась в своей вере — вот и все!.. Просто, ясно и... трагично.

Да и вправду сказать, глядя беспристрастно на это дело, иного и не следовало ожидать. Кем был Шевченко для Лукерьи, простой и необразованной крепостной девушки? — Пан!.. Да еще и «старий та поганий» пан, покупающий за свои деньги ее красоту и молодость!..

Так что не будем бросать камнем и в Лукерью: «Не знала-бо, что творила...»

Как бы там ни было, а это очень тревожное для друзей поэта сватанье расстроилось, хотя, видимо, никто не догадывался тогда, какое страшное влияние окажет этот разрыв на его физическое и моральное здоровье...

Лукерья пока что осталась у нас, только своих пожитков не перевезла, и моя мать думала, что она их оставила на квартире, и Шевченко забрал их себе. Как вдруг приходит от Тараса такое письмо:

«Вельмичтимая мною Надежда Михайловна! Посилаю вам лиштви, начатые Ликерою, и рисунок. Отдайте их кому знаете кончить. Ликера вчора, здається, збрехала при лиці А. Н., що вона оставила у вас в доме мои следующие вещи; две простыни, одно полотенце, шесть пар чулок, корсет, дюжину носовых платков, перочинный нож, теплі башмаки, коленкор для юпок и рисунок для мережки.

Коли цьому правда і буде можна, то вручите Федорові рекомые вещи, а коли ні, то сообщите о сем А. Н., яко власть имеющему. Душі моєї не шкода було для Ликери, а тепер шкода нитки. Чудне щось робиться зо мною! Шануючий вас Т. Шевченко» (18 сентября).

Мать отвечает на это Тарасу, что никаких вещей, кроме голубого шелкового корсета, еще не пошитого, и перочинного ножика, у ней нет — Лукерья все забрала и обещала написать об этом Маркевичу.

Когда разобрали дело, то вышло, что Лукерья свои вещи перевезла к Карташевским и там кому-то из слуг отдала на сохранение. /385/ Она, когда еще жила на квартире, похвалялась своей хозяйке, что вот, мол, перевезу вещи и брошу его (Шевченко). Вещи отобрали от Лукерьи (шелковую голубую корсетку и кораллы, как припоминает мать, Тарас отослал своей племяннице), и Шевченко написал моей матери сердечное письмо, где он каялся, что сразу не поверил ей о Лукерье, называл ее «рідною матірно», желавшей ему только счастья и т. д. К сожалению, этого письма нет, где-то, видимо, затерялось.

Тем временем мать, желая выяснить всю правду, написала Тарасу, чтобы он пришел к нам и сам рассказал, как было дело.

Он ответил согласием и назначил на два часа пополудни, с тем лишь условием, чтобы и Лукерья присутствовала при этом разговоре. Пригласили также Маркевича. Ровно в два часа приехал Шевченко. Молча поздоровался со всеми и молча же, нахмурившись, стал ходить по комнате.

Наконец он остановился и коротко бросил:

 — Нехай увійде!..

Мать догадалась и позвала Лукерью.

Изменившись в лице, она робко вошла в комнату и встала у порога.

 — Ходи сюди, Ликеро! — обратился к ней Шевченко.

Страшно бледная, вся дрожа, она тихо подошла к нему, не поднимая глаз. Шевченко тяжело положил ей руку на плечо и глухим, сдавленным голосом спросил:

 — Ликеро, скажи правду, чи я коли вільно обіходився з тобою?

 — Ні, — тихо, понурившись ответила она.

 — Чи, може, я сказав тобі коли яке незвичайне слово?

 — Ні... — был тот же ответ.

Тут вдруг Тарас, впав в страшную ярость и подняв вверх руки, затопал ногами и не своим голосом закричал:

 — Так убирайся ж ти од мене, бо я тебе задавлю!.. (Лукерья опрометью бросилась из комнаты). Усе оддай мені!.. Усе оддай!.. До нитки оддай!., і старих, подраних черевиків я тобі не подарую!..

Глубоко потрясенные этой сценой, все сидели, будто прикипев к месту, не говоря ни слова...

Шевченко, тяжело дыша, несколько раз прошелся по комнате, молча пожал всем руки и так же молча, не сказав ни слова, уехал домой.

Так окончился его роман. Сверкнула было ему ясная зорька в конце его трудного, темного пути, да и погасла... Только еще больше горя наделала...

После этого Тарас довольно часто заходил к нам, прежние сердечные и дружеские отношения с нашей семьей возобновились, но он всегда был грустен, мрачен, молчалив, все, бывало, ходит по комнате и мурлычет потихоньку: «Явір зелененький». Только детей любил он по-прежнему, только они развеивали его сердечную грусть. Бывало, возьмет кого-либо из нас, подхватит на руки, поднимет высоко над головой да и приговаривает шутливо со своей ласковой, добродушной улыбкой:

 — Ох ти ж, моє маленьке!.. Ох ти ж, моє велике!..

А мы, дети, не чуяли себя от радости!.. Нам никого и не нужно было, кроме «дяди Кобзаря». /386/

Но здоровье его под тяжким бременем сердечных мук становилось хуже, и скоро мы уже совсем не видели нашего родного «дяди Кобзаря»...

Затужила Украина, поплакали и мы, дети, хотя толком и не знали тогда, кого мы потеряли...

Горячее, искреннее было сердце, потому-то оно и не выдержало!..

Лукерья вернулась к своим господам: ей дали «вольную», и она поступила в «белошвейный магазин». Что с ней сталось потом — неизвестно. Говорили, будто бы видели ее разряженной — в шляпе и с зонтиком — с каким-то богатым купцом, но ручаться за это не могу.











Наталка Полтавка

ВОСПОМИНАНИЯ О Т. Г. ШЕВЧЕНКО

(С. 375 — 386)


Впервые опубликовано на украинском языке в ж. «Зоря» (1892. — № 5. — С. 81 — 86). В более краткой редакции воспоминания печатались в ж. «Киевская старина» (1887. — № 3. — С. 585 — 586; 1890. — № 2. — С. 175 — 184). Печатается по тексту журнала «Зоря».

Наталка Полтавка — псевдоним украинской писательницы Симоновой (Кибальчич) Надежды Матвеевны (1857 — 1918). Воспоминания о Шевченко написаны ею по рассказам ее матери, Забелы Надежды Михайловны (род. 1822 г.). Сестра В. Белозерского — члена Кирилло-Мефодиевского общества, затем редактора журнала «Основа», — Н. Забела знала Шевченко с 1847 года, впоследствии встречалась с ним в Петербурге. Известны три письма Шевченко к ней (Т. 6. — С. 266 — 267) и две ее ответных записки (Листи до Т. Г. Шевченка, с. 196 — 197). На ее даче в Стрельне Шевченко встречался с Лукерьей Полусмаковой.

...говорит мне отец. — Симонов Матвей Терентьевич (1823 — 1901), украинский этнограф, фольклорист и писатель. Печатался под псевдонимом М. Номис. Настоящими воспоминаниями удостоверяется факт личных встреч Номиса с Шевченко.

...мою младшую сестру Маню... — Симонову Марию Матвеевну. Впоследствии, выйдя замуж за народовольца В. Малеваного, принимала участие в революционном движении и вместе с мужем была сослана в Сибирь.

...на свадьбу своей младшей сестры А. М. Кулиш. — Речь идет о Белозерской-Кулиш Александре Михайловне, жене П. Кулиша. Их свадьба, на которой присутствовал и Шевченко, состоялась 22 января 1847 г. в с. Оленовка Борзнянского уезда и продолжалась на хуторе Кулиша Мотроновке.

Несколько песен с ее голоса переложены Маркевичем в гЗаписках о Южной Руси*. — На свадьбе Кулиша Шевченко пел несколько народных песен, которые тогда же были записаны в альбом Белозерских. Впоследствии они вошли в составленный Кулишом сборник фольклорных и литературных материалов «Записки о Южной Руси» (СПБ, 1857. — Т. 2. — С. 209 — 256): «Малороссийские народные песни, положенные на ноты для голоса и фортепьяно Андреем Маркевичем. Тетрадь первая».

...через своего брата г. Макарова... — Чиновник и журналист Макаров Николай Яковлевич (1828 — 1892) познакомился с Шевченко весной 1858 года в Петербурге, переписывался с ним (Т. 6. — С. 248 — 272; Листи до Т. Г. Шевченка, с. 174 — 189). Шевченко посвятил ему свое стихотворение «Барвінок цвів і зеленів», подарил автопортрет (Т. X. — № 53), передал через него А. Герцену «Кобзар» 1860 года.

Однажды он написал матери письмо... — Среди известных ныне трех писем Шевченко к Н. Забеле (Т. 6. — С. 266 — 268) записка такого содержания не известна.

...с его братом г. Маркевичем... — Очевидно, речь идет о Маркевиче Андрее Николаевиче (1830 — 1907), петербургском юристе, впоследствии сенаторе.

...в своих грустных стихах... — Приведенное в воспоминаниях стихотворение «Не журюся, а не спиться» Шевченко не принадлежит, автор его — А. Афанасьев-Чужбинский.

...збрехала при лиці А. Н. — Речь идет об А. Маркевиче. В публикации журнала «Зоря» эти инициалы напечатаны ошибочно; «В. Н.»

...написал моей матери сердечное письмо... — Это письмо Шевченко Н. Забеле ныне не известно. /560/











Попередня     Головна     Наступна


Вибрана сторінка

Арістотель:   Призначення держави в людському житті постає в досягненні (за допомогою законів) доброчесного життя, умови й забезпечення людського щастя. Останнє ж можливе лише в умовах громади. Адже тільки в суспільстві люди можуть формуватися, виховуватися як моральні істоти. Арістотель визначає людину як суспільну істоту, яка наділена розумом. Проте необхідне виховання людини можливе лише в справедливій державі, де наявність добрих законів та їх дотримування удосконалюють людину й сприяють розвитку в ній шляхетних задатків.   ( Арістотель )



Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть мишкою ціле слово та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.