Попередня     Головна     Наступна





Борис Флоря

О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ РАЗВИТИЯ ЭТНИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН В ЭПОХУ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ — РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ


Вплоть до сравнительно недавнего времени официальной и общепринятой в научной литературе Советского Союза была схема этнической истории восточных славян, с краткой характеристики которой имеет смысл начать рассмотрение темы. Согласно этой схеме восточнославянские племенные союзы, вовлеченные в IX — X вв. в процесс создания Древнерусского государства с центром в Киеве, в XI — XII вв. слились постепенно в единую древнерусскую народность, которая с конца XIV в. разделилась на три восточнославянские народности — белорусскую, великорусскую и украинскую. Следует отметить, однако, что уже в советской литературе был выставлен ряд серьезных возражений против начальной части этой схемы. Имею в виду прежде всего гипотезу, развитую в ряде работ известного русского археолога В. В. Седова, выдвигавшего на первый план контакт восточно-славянского и балтского этносов как фактор, определивший формирование белорусского народа в пределах тех территорий, на которых это взаимодействие имело место 1.

Если признать аргументацию В. В. Седова убедительной, то, поскольку расселяясь по территории Восточной Европы, восточные славяне вступали в разных частях восточноевропейской равнины в контакт с разными этносами (помимо балтского на северо-западе с ирано-язычным на юге и угро-финским на северо-востоке), следовало бы отнести начало формирования отдельных восточнославянских народов еще к догосударственному периоду в истории восточных славян 2, а сам процесс их формирования придется в этом случае рассматривать как предопределенный заранее наличием на разных территориях разного этнического субстрата.

Важность поднятого в работах В. В. Седова вопроса заставляет остановиться на нем подробнее, тем более, что контакты восточных славян на территории Восточной Европы с разными этносами — бесспорный факт, как и то, что этим контактам славяне в разных областях Восточной Европы действительно обязаны многими особенностями своей духовной и материальной культуры.

В этой связи, как представляется, заслуживают внимания соображения, высказанные в связи с обсуждением гипотезы В. В. Седова белорусским исследователем М. Ф. Пилипенко. Пилипенко обратил внимание на то, что контакт славян и балтов предшествовал формированию отдельных восточно-славянских племенных союзов, определив многие конкретные особенности их культуры, так как разные группы восточных славян заимствовали не одни и те же балтские элементы и не в одном и том же объеме 3. Что же привело в дальнейшем к консолидации ряда таких союзов в более широкую этническую общность, на это гипотеза В. В. Седова ответа не дает.

К этому следует добавить, что при изучении процессов развития этнического самосознания недостаточно существования определенных особенностей материальной или духовной культуры той или иной общности людей, заимствованных у этнического субстрата, важно, чтобы эти отличия осознавались населением и осмыслялись им, как этнообразующие признаки, отличающие данный этнос от других, соседних. Лишь в этом случае можно было бы ставить вопрос о серьезном воздействии балтского субстрата на этногенез белорусского народа, но подобная работа пока, насколько известно, не проделана.

Сказанное может быть с некоторыми конкретными уточнениями отнесено и к вопросу о роли этнического субстрата в формировании других восточнославянских народностей. Следует также отметить, что гипотеза В. В. Седова находится в определенном противоречии с имеющимися в нашем распоряжении данными об этническом самосознании восточных славян XIII — XIV вв. на тех территориях, где имело место их взаимодействие с балтским субстратом (об этих данных см. ниже).

Тезис о существовании в эпоху раннего средневековья единой древнерусской народности вызывает и ряд возражений иного порядка. Обращают внимание на трудности развития интеграционных процессов на столь обширной и сравнительно мало заселенной территории, как восточноевропейская равнина, на существование заметных различий в материальной культуре населения отдельных регионов 4, на то, что и языковые различия между отдельными группами восточных славян, как показывают, в частности, исследования языка новгородских берестяных грамот, были, по-видимому, гораздо более глубокими, чем это предполагалось ранее 5. В ряду иных доводов не последнее значение имеет и тот факт, что в летописании домонгольского времени термином «Русь» обозначается и в этом качестве противопоставляется другим восточнославянским землям территория Среднего Поднепровья. При таком подходе наиболее важное место в этнической истории восточных славян отводится тем интеграционным процессам, которые развивались в рамках крупных государств Восточной Европы, сформировавшихся в XIV — XV вв. 6

Ограниченность источников XI — XIV вв. (достаточно узкий круг по преимуществу нарративных памятников) не дает и не может дать прямого ответа на вопрос, насколько представление о совокупности всех восточных славян, как особом едином народе («языке»), впервые четко выраженное на страницах «Повести временных лет» в начале XII в., проникло в сознание широких кругов населения, выйдя за рамки интеллектуальной элиты тогдашнего общества. Однако, хотя косвенный, но достаточно определенный ответ на вопрос о степени развития интеграционных процессов у восточных славян XII — XIII вв. все же может быть получен.

При неразвитости интеграционного процесса мы вправе были бы ожидать сохранения у восточных славян более ранних традиционных форм самосознания — прежде всего сознания принадлежности к племенному союзу, являвшемуся, одновременно, и социальным, и этническим организмом. Есть основания полагать, что в сознании восточных славян племенные традиции еще в начале XII в. занимали достаточно заметное место: в «Повести временных лет» приводятся не только названия многих восточнославянских племен, но и сведения о территории их расселения, некоторые данные об их обычаях, предания о родоначальниках некоторых племен. Однако в обширных повествованиях нарративных источников о событиях первой половины XII в. население отдельных древнерусских земель крайне редко определялось по своей племенной принадлежности, а с середины XII в. старые племенные названия в текстах летописи вообще перестают встречаться, а население отдельных районов (от больших княжеств до мелких округов) обозначается, как правило, термином производным от названия его политического центра («новгородцы», «псковичи», «полочане» и т. д.). Очевидно, что в этой новой терминологии находило свое выражение лишь областное, а не этническое самосознание 7.

Своеобразие картины, которая возникает в результате анализа летописных текстов, станет особенно отчетливым, если сопоставить ее с положением на германских землях более раннего и того же времени. Здесь на территории Тевтонского королевства отдельные крупные княжества — земли, такие как «Саксония» или «Бавария», формировались на базе старых племенных союзов, а законодательство («Саксонская правда», «Баварская правда») представляло собой приспособленную к новым социальным отношениям запись традиционного племенного права. Здесь сохранялись не только традиционные этнонимы, но и сознание преемственной связи между средневековой «землей» и старым племенным союзом. Подобную же ситуацию можно наблюдать и в Скандинавии. Даже в соседней с Древней Русью Польшей, где таких мощных традиций племенного самосознания, судя по всему, не было, некоторые из средневековых «земель» сохранили старые племенные названия (Силезия, Мазовия).

Как представляется, столь радикальное исчезновение на восточнославянской почве традиционных племенных этнонимов может быть объяснено (от обратного) не имеющим явного отражения в нарративных источниках распространением сознания принадлежности всего восточного славянства к одной народности — «Руси».

Позитивные свидетельства развития такого процесса дают договоры Смоленска с Ригой в XII в., где население княжества обозначается как «Русь» — особая общность, противостоящая «Латинскому языку», смоленский купец — это «русский гость», а житель смоленского княжества — «русин». В одной из редакций договора говорится о «Русской земле», в состав которой входят «волости» смоленского и полоцкого князей 8. Как показывает анализ нарративных и документальных источников второй половины XIII — начала XIV в., на всех частях восточнославянской этнической территории местное население называет себя «русинами» или «русскими», а страну, в которой они живут, «Русью» или «Русской землей» и свой язык — «русским».

Таким образом, и сравнительно-исторические сопоставления, и конкретные наблюдения говорят в пользу положения о широком распространении у восточных славян в XII — XIII вв. сознания их принадлежности к широкой этнической общности — «русскому языку», которая определяется исследователями как древнерусская народность. В свете сказанного представляется особенно актуальным исследовать вопрос о том, какие факторы способствовали распространению этой формы этнического самосознания в условиях растущей политической раздробленности древнерусских земель. Немалую роль сыграло здесь, по-видимому, единство исторической памяти, существование общей исторической традиции (как известно, в основе всех дошедших до нас памятников древнерусского летописания лежат киевские своды конца XI — начала XII в.). Подводя итоги, можно сделать вывод о принципиальной правильности традиционной схемы этнической истории восточных славян в ее начальной части.

Совсем иное следует сказать о том положении традиционной схемы, согласно которому уже с конца XIV в. можно говорить о существовании трех восточнославянских народностей.

В истории восточных славян конец XIV в. действительно может рассматриваться, как важнейший хронологический рубеж. С этого времени есть все основания говорить о разных исторических судьбах отдельных частей восточного славянства в рамках новых многоэтничных государств. Начиная с этого времени постепенно нарастают различия между социальным строем тех частей восточного славянства, которые вошли в состав Великого княжества Литовского и Польского королевства, с одной стороны, и тех, которые вошли затем в состав формирующегося Русского государства, с другой. Параллельно с различиями в социально-политическом строе постепенно формировались и важные различия в характере политической культуры, социальной психологии, а затем и в круге общекультурных интересов. Однако следует иметь в виду, что на рубеже XIV — XV вв. такие различия лишь зарождались, и нужно было время не только для их полного развития, но и для осознания их существования обществом по обе стороны рубежей, отделявших державы Ягеллонов от земель Северо-Восточной Руси. Тем самым нет серьезных оснований рассматривать рубеж XIV — XV вв. как важную веху в развитии этнического самосознания восточных славян. Можно говорить лишь о том, что с этого времени возникают объективные предпосылки для формирования нескольких восточнославянских народностей.

Ко времени русско-литовских войн рубежа XV — XVI вв. относится ряд свидетельств, которые говорят не только об осознании представителями общественной элиты этих различий, но косвенно и о том, что этот факт очень существенно повлиял на позицию восточнославянской шляхты и мещан Великого княжества Литовского во время военного конфликта между ним и Русским государством. В записке, поданной Сигизмунду І в 1514 г., указывалось, что «жестокая тирания» московских князей является причиной того, что «русские» в Великом княжестве Литовском не хотят перейти под их власть 9. О «тиранской власти» московских князей, в государстве которых богатство и общественное положение человека зависит от воли правителя, писал, как о препятствии для соединения восточных славян, придворный хронист Сигизмунда I Иост Людвиг Деций 10. К этому же времени — первым десятилетиям XVI в. — относится появление в источниках сопоставлений московского и «турецкого» правления как двух сходных типов политического устройства 11. Хотя эти высказывания принадлежат представителям польской элиты, как представляется, в них предложено верное объяснение политического патриотизма шляхты и мещанства Великого княжества Литовского во время русско-литовских войн рубежа XV — XVI в. 12, и они могут рассматриваться как определенное отражение общественных настроений в этом государстве.

Однако нет никаких оснований полагать, что уже в то время данные различия социально-политического строя осознавались как признаки принадлежности к разным этническим общностям. Имеющиеся свидетельства говорят об обратном. В уже цитировавшейся записке 1514 г. говорится о том, что у «русских» Литвы и «Московитов» общая религия, язык и ссылка на «тиранию» московских правителей в таком контексте служит объяснением того, почему одна часть народа все же не хочет присоединиться к другой. Для Матвея Меховского, писавшего в своем «Трактате о двух Сарматиях», что «в государстве московском, как и в земле турок людей перебрасывают с места на место», тем не менее было ясно, что жители Московии «Rutheni sunt et Ruthenicum loquuntur» 13.

Дипломат и советник Сигизмунда II Мартин Кромер в середине XVI в. писал, говоря о Руси, что Московия — это «их же племя и часть», что жители Московии сами называют себя русскими и говорят на русском языке, что под властью московских правителей живут «русские люди» из многих ранее независимых княжеств 14. Представление о том, что все восточные славяне являются, в сущности, одним народом, достаточно определенно прослеживается и в высказываниях польских публицистов времени бескоролевья 1572 — 1573 гг. Утверждая, что население «Московии» может измениться к лучшему под воздействием польской культуры, один из публицистов писал: «Посмотрите, как был перед тем люд литовский и русский, а московский люд — та же Русь и то же племя» 15. Другой публицист, предостерегая против избрания Ивана IV на польский трон, обращался к польской шляхте со следующими словами: «ваше панование Руси надоело, и она может встряхнуть рогами, надеясь на государя своей веры, своего языка и своего народа» 16.

В 1578 г. завершил работу над «Описанием европейской Сарматии» итальянец Александр Гваньини, офицер витебского гарнизона. Однако и в сочинении этого автора, находившегося в особенно тесном контакте с восточнославянской средой, говорится о двух частях России — «Белой», которая находится под властью великого князя Московского, и «Черной», которая находится под властью польского короля. Жители Московии для автора — это «русские» и говорят на «русском» языке, сама Московия образовалась из многих «русских» княжеств, а «москвичи» (Moschovitae) — это «простонародное» название 17. Пример этого писателя особенно показателен, так как А. Гваньини включил в свой текст подробное описание «тиранства» Ивана Грозного и положение в современной ему «Московии» описывал в самых черных красках. Это, однако, не послужило для него основанием к тому, чтобы рассматривать жителей «Белой» и «Черной» России как представителей двух разных народов.

Разумеется, все эти свидетельства позволяют лишь косвенно судить об этническом самосознании восточных славян в границах держав Ягеллонов, а затем — в Речи Посполитой. Однако следует учесть, что в польском обществе не существовало какой-либо самостоятельной традиции об этнических отношениях в Восточной Европе, и представления соответствующих авторов так или иначе должны были основываться на воззрениях почерпнутых из восточнославянской среды. К этому следует добавить, что представители польской элиты никак не были заинтересованы в том, чтобы подчеркивать единство восточных славян (и тем самым, хотя бы косвенно, признавать справедливость притязаний московских государей на древнерусское наследство). Тем самым есть определенные основания искать в приведенных высказываниях польских писателей отражение воззрений, характерных для самой восточнославянской среды. Во всяком случае, знакомство с этой традицией заставляет предостерегать против преувеличения глубины того взаимного отчуждения, которое возникало между восточными славянами России и Речи Посполитой на почве прежде всего различий в характере общественного строя. Эти замечания имеют в виду прежде всего западную часть восточного славянства. Что касается восточной части — жителей Московии, то здесь сохранению представления о единстве восточных славян содействовала и мощная историческая традиция (как письменная, так и народная, фольклорная) и политические факторы (борьба московских правителей за «собирание русских земель»).

Изучение памятников исторической традиции, создававшихся в Речи Посполитой эпохи Возрождения, позволяет выделить последнюю четверть XVI в. как время, когда осознание различий привело к переменам в характере этнического самосознания восточных славян на территории Речи Посполитой.

Почти одновременно с окончанием работы А. Гваньини над «Описанием» в 1578 г. завершил работу над первой редакцией своей «Хроники» Матвей Стрыйковский, польский шляхтич, в прошлом также офицер в Витебске, нашедший приют при дворе Слуцких князей. В его труде читаем рассказ о четырех братьях: Лехе, Чехе, Русе и Москве (самом младшем). Рус земли, полученные от отца, назвал Русью, а Москва стал основателем особого государства и основал в нем столицу, которой дал свое имя 18. Появление под пером хрониста подобной генеалогической легенды, как представляется, достаточно ясно говорит о появлении в Речи Посполитой представления о «московитах» и «русских», как о двух разных народах. Легенда собственно и должна была служить историческим обоснованием такого представления. В 70-х гг. XVI в. оно явно лишь зарождалось. В иных местах своего труда Стрыйковский, следуя традиции, называет Ростов и Рязань «русскими» городами, говорит о подчинении Иваном III «русских» княжеств и о том, что сам Иван III был самым счастливым из «русских монархов» 19.

Позднее достаточно определенные следы представления о «московитах» и «русских» как двух разных народах прослеживаются в памятниках полемической литературы, возникших после заключения Брестской унии 1596 г. Хорошо известны, например, отзывы Ипатия Потия об отрицательных качествах «московского народа» 20. В таком известном униатском памфлете начала 20-х гг. как «Sowita wina», обращая внимание на то, что по одному из спорных вопросов совпадают мнения «Русских» и «Московских» хроник, автор констатировал, что это мнение, видимо, соответствует истине, так как здесь соглашаются между собой «pisarze dwoch nacyi z sobą więc nezgodnych і z dawna» 21. Таким образом, в представлении униатского автора «русские» и «московиты» — два разных народа, давно живущих в несогласии между собой.

Еще более показательно, что представление о «русских» и «московитах» как двух разных народах обнаруживается и в сочинениях православных авторов. Так, например, у Ивана Вишенского читаем «кождыи отменным своим голосом зовомыи язык, а меновите греци, арапи, северани, серби, болгаре, словяне, Москва и наша Русь» 22. Здесь «Москва» как особый «язык» — народ определенно отделена от «нашей Руси». То же видим и в перечне «варварских» народов, помещенном в «Обороне верификации» Мелетия Смотрицкого: «Czeskie, Polskie, Ruskie, Moskiewskie» 23.

О важных изменениях этнического самосознания восточных славян, идущих в этом направлении, говорит и появление в текстах конца XVI — первой половины XVII в. таких словосочетаний, как «Малая Россия» и «Великая Россия». Истории появления в источниках термина «Малая Русь» и изменения его значений с течением времени недавно посвятил особое внимание украинский исследователь П. П. Толочко 24. Как справедливо отметил этот исследователь, термин «Малая Русь» появился впервые в византийских документах начала XVI в., где он обозначал территорию Галицкой митрополии, выделенной из состава общерусской митрополии Киевской. Эта «Малая Русь» практически совпадала с территорией Галицко-Волынского княжества. Затем в течение длительного времени этот термин в источниках не встречается и снова появляется лишь в конце XVI в. в сочинениях Ивана Вишенского 25. Как верно отметил П. П. Толочко, этот термин в первой половине XVII в. стал использоваться не только в литературных сочинениях, но и в сфере межгосударственных и церковных отношений 26. Так, перемышльский епископ Исайя Копинский в грамоте патриарху Филарету от 4 декабря 1622 г. представлял себя, как «ексарха Малой России» 27.

По мнению П. П. Толочко в первой половине XVII в. это название относилось «до всієї колишньої Південної Руси» 28. Иное мнение о значении этого названия в первой половине XVII в. высказал в свое время М. С. Грушевский. По его мнению, в конце XVI — середине XVII в. это название означало «всі українські и білоруські землі» 29. Главным аргументом для М. С. Грушевского стал характер использования этого названия в сфере межгосударственных отношений. Как отметил исследователь, киевский митрополит Петр Могила в своих сношениях с Россией постоянно выступал с титулом митрополита «киевского, галицкого и всея Малыя России» 30. Очевидно, что в этих документах «Малая Россия» — это обозначение территории киевской митрополии, этническая территория восточных славян в границах Речи Посполитой. Когда в 1621 г., отъезжая из Киева, иерусалимский патриарх Феофан посылал свое благословение «всем благочестивым християном в Малой России» 31, то он, конечно, также имел в виду всех православных киевской митрополии, а не какую-то одну их часть. К сказанному следует добавить, что и в сочинениях православных авторов конца XVI — первой половины XVII в. название «Малая Русь» употреблялось именно в том широком значении, какое установил для него на основании иных данных М. С. Грушевский. Так, в одном из своих посланий Иван Вишенский обращался к «християном Малое Росии братству Львовскому и Виленскому» 32. Говоря о разделении ранее единой общерусской митрополии в середине XV в., Захарий Копыстенский отмечал в «Палинодии», что с этого времени «Россия Малая теж, то-есть Киев и Литва, также себе иного обрали» 33. В обоих указанных случаях писатели явно имели в виду отнюдь не только жителей Южной Руси.

Почти одновременно в восточнославянских текстах, возникших на почве Речи Посполитой, появилось и название «Великая Россия» для обозначения Русского государства и его населения. Как справедливо отметил П. П. Толочко 34, это название в указанном значении встречается уже в одном из сочинений Ивана Вишенского 35. Затем название встречается в сочинении 1603 г. «Вопросы и ответы православного с папежником» 36. В декабре 1622 г. Исайя Копинский обращался к Филарету Никитичу, как к «преосвященному патриарху Великой и Малой России и до последних Великого Океана» 37, очевидно, признавая тем самым право Филарета на духовное руководство православными и на территории России, и на территории Речи Посполитой. Оба названия — «Великая Россия» и «Малая Россия» — широко использовал в установившемся в первой половине XVII в. значений Захарий Копыстенский в «Палинодии» 38. Тогда же в написанном П. Берындой послесловии в «Постной триоди» 1627 г. появился и термин — «великороссии» для обозначения живущего в «Великой России» народа 39. Распространение этих названий также есть все основания рассматривать, как одно из существенных проявлений представлений о том, что восточные славяне на территории России и на территории Речи Посполитой представляют собой два разных общества и два разных народа.

Все эти свидетельства отражают перемены в самосознании восточных славян на территории Речи Посполитой, однако, как увидим далее, в источниках первой половины XVII в. можно обнаружить очевидные следы аналогичных процессов и на почве Московской Руси.

Важной особенностью этнических представлений восточных славян в первой половине XVII в., как верно отметил А. В. Соловьев 40, было то, что два народа, живущие в «Малой» и «Великой» России, воспринимались как две тесно связанные между собой части некоего общего целого. Это особенно сильно и заметно проявляется в произведениях православных авторов. Так, в протестации 1621 г. епископы киевской митрополии во главе с митрополитом Иовом Борецким заявляли, что с Москвой православных в Речи Посполитой объединяет не только общая вера,но и «ieden rodzay, jezyk, obyczaje» 41. Представление о тесной связи двух народов получило яркое отражение в грамоте Иова Борецкого царю Михаилу от 24 августа 1624 г. 42 Отношения двух народов были уподоблены в ней отношениям библейского Иосифа и его «единоутробного» брата Вениамина. В последних словах грамоты содержалась просьба о помощи «российского ти племени едноутробных людем державы ти и твоему самому царскому величеству». Захария Копыстенский, одним из первых широко использовавший названия «Великая» и «Малая» Россия, рассматривал росов, живущих в этих странах, как две части «Яфето-Росского поколенья» 43. В этой связи заслуживает быть отмеченным и свидетельство Густынской летописи, что славяне, расселившиеся на территории Восточной Европы «различно презывахуся... яко же и ныне Москва, Белая Русь, Волынь, Подолля, Украйна, Подгоря и проч. Но обаче аще и различие есть во именовании волостям, но вестно есть всем, яко все единокровны и единораслны, сем бо суть и ныне все общеединым именем Русь нарицаются» 44. В такую совокупность воззрений хорошо вписывается и известные слова Богдана Хмельницкого, обращенные к русскому посланцу Г. Унковскому: «от Владимера святого крещения одна наша благочестивая христианская вера с Московским государством и имели одну власть, а отлучили нас неправдою и насилием лукавые ляхи» 45.

Для выяснения полной картины воззрений восточнославянского общества в Речи Посполитой на восточных славян, живущих в Московии, более показательными представляются свидетельства, исходящие от иерархов униатской церкви. Очень интересный материал по этому вопросу содержится в двух записках митрополита Иосифа Рутского, направленных в Рим в 20-х гг. XVII в. 46 В этих записках Рутский разъяснял своим римским патронам, что «Russia» — это не только Волынь, Подолия и другие восточнославянские земли Речи Посполитой, но и «ipsum Imperium Moscoviticum», и в пропілом вся эта Русь подчинялась киевскому митрополиту. Жители Московии называют русских из Речи Посполитой «своими братьями». Литературный язык у них совершенно одинаков, а разговорный отличается, как язык жителей Рима от языка жителей Бергамо. Таким образом, и для взглядов униатской среды было характерно представление о близком родстве двух частей восточных славян и что обе они являются частями одного целого — Руси.

Подводя итоги, можно констатировать, что процесс этнической дифференциации между восточными славянами в Речи Посполитой и в России в конце XVI — первой половине XVII в. зашел достаточно глубоко, но было еще далеко до его окончательного завершения, представления о единстве всех восточных славян, как особой этнической общности продолжали занимать значительное место 47.

Неудивительно, что вхождение территорий созданного в результате народно-освободительной войны на восточнославянских землях Речи Посполитой гетманства в состав Русского государства (после решений Переяславской рады 1654 г.) было воспринято обеими сторонами как восстановление прежнего единства, как воссоединение отдельных частей Руси, ранее разделенных политическими границами. Мотив восстановления прежнего единства, существовавшего некогда во времена Владимира, достаточно ясно звучал в посланиях и речах представителей обеих сторон, относившихся ко времени перехода гетманства под власть царя Алексея Михайловича. В речи при вручении Богдану Хмельницкому царского знамени русский посол говорил о промысле божьем, направившем ход событий так, чтобы «якоже во времена благоверного царя Владимира и прочих его наследников бысть тако, через ваше тщание соедините» 48. Тогда же он говорил, что царь принимает под свою власть Киев, «царского своего орла некогда гнездо сущий» 49. О возвращении времен Владимира говорили в беседе с послом Выговский и Хмельницкий 50. В своем послании царю в июне 1654 г. игумен Михайловского монастыря в Киеве Феодосии Васильевич писал: «Воздвигнул в нынешнее радостное лето от многих лет усопшаго великого равноапостольнаго князя российскаго святаго Владимира ... возвел погребенную российского рода честь и славу» 51. Нежинский протопоп Максим Филимонович в речи перед царем 27 сентября 1654 г. также восхвалял божий промысел, который побудил царя «дабы расточенных сынов русских злохитрием лятцким воедино собрал, разделенных составов тело русского великого княжения совокупил, ... дабы преславное имя русское в Малороссии уничтоженно и гноищем насилствования ляцкого погребенное воскресил и в первое достояние привел» 52. Даже такой противник переяславских решений, как митрополит Сильвестр Косов, встречая в Киеве русских послов, заявил: «вашим пришествием обновитца, яко орлу, юность наследия благочестивых великих князей руских» 53.

Все эти высказывания, отражавшие официальную, общепринятую точку зрения на происшедшие события, показывают, что в середине XVII в. представление о единстве всех восточных славян, несмотря на сознание существования серьезных различий между «Великой» и «Малой» Россией, продолжало занимать видное место в их общественном сознании.

Ирония истории состояла в том, что в то время, когда политические события способствовали оживлению этого традиционного представления, перемены, связанные с установлением в гетманстве особого казацкого строя, привели к тому, что различия между общественным строем этого политического образования и общественным строем Русского государства оказались еще более глубокими и значительными, чем различия между общественным строем России и Речи Посполитой. В итоге в ближайшие десятилетия после Переяславской рады представление о единстве восточных славян должно было подвергнуться суровому испытанию в условиях контактов в границах одного государства представителей двух восточнославянских обществ, очень различных по своей социальной структуре, обладавших к середине XVII в. разными культурно-историческими традициями, сложившимися за предшествующие столетия раздельного существования.

Десятки разнообразных источников XV — XVI вв. свидетельствуют о том, что восточные славяне в границах держав Ягеллонов, а затем Речи Посполитой считали себя единой этнической общностью — «русским» народом, называли себя «русскими» или «русинами», а свой язык «русской мовой» 54.

Для целого ряда исследователей конец XVI — первая половина XVII в. представляется как период уже заметной этнической дифференциации между предками украинцев и белорусов. Как одно из важных проявлений такой дифференциации исследователи оценивают появление и распространение в этот период названий «Малая» и «Белая» Россия для обозначения этнической территории украинцев и белорусов. Ошибочность такой трактовки значения названия «Малая Россия» применительно к первой половине XVII в. была показана выше. Более сложная картина вырисовывается при изучении источников, содержащих упоминания названия «Белая Русь» и производных от него.

Сравнительно недавно один из исследователей истории средневековой Белоруссии на Западе достаточно категорично заявил, что этот термин в XVI и первой половине XVII в. «зусім ня быу пашыраны у нашом народзе» и встречается в этот период преимущественно в источниках московского (великорусского) происхождения 55. По отношению к первой половине XVII в. с этим определенно нельзя согласиться. Действительно, как выяснил в обстоятельном исследовании А. В. Соловьев, в источниках XVI в. «Белой Русью» обычно называли Русское государство (Московию) 56. Так обстоит дело еще и в «Описании Европейской Сарматии» А. Гваньини. Москва для него — «caput et metropolia totius Russiae albae» 57. Однако, как установил А. В. Соловьев, в польском переводе этого сочинения, датированном 1611 г., упоминается Белая Русь, находящаяся «okolo Kijewa, Mozera, Mścisławia, Witebska, Orszy, Plocka, Smolenska і ziemi Siewierskiej» 58. Как одна из областей Речи Посполитой, где происходит борьба между униатами и православными, «Белая Русь» постоянно упоминается в полемических сочинениях 20-х гг. XVII в. 59 Границы территории, которая определялась этим названием, позволяет наиболее точно установить анализ так называемой «Суппликации» — обращения православных к сейму 1623 г., в котором помещен большой перечень городов в разных частях Речи Посполитой, где православные подвергались преследованиям 60. Как находящиеся «на Белой Руси», в документе названы города Полоцк, Витебск, Могилев, Орша и Мстиславль 61. Такие города, как Слоним, Брест, Кобрин, Минск, Новогрудок, Гродно, определены как находящиеся в Литве. Пинск и Мозырь — на Полесье, Кричев и Гомель «на Понизовье», Бельск и Драгичин «на Подляшье». Очевидно, что названием «Белая Русь» обозначалась в то время лишь территория современной Восточной Белоруссии, и само это название было областным, употреблявшимся в одном ряду с такими названиями, как «Волынь», «Подолия», «Полесье». Отметив такие особенности использования этого названия, современные белорусские этнографы пришли, как представляется, к правильному выводу, что этот термин первоначально вовсе не был названием страны, заселенной особым восточнославянским этносом 62. В дальнейшем, однако, по их мнению, это название стало насыщаться этническим содержанием. В этой связи отмечается появление в источниках наряду с названием «Белая Русь» термина «белорусцы» таких выражений, как «белорусский язык» и «белорусская вера» 63.

Однако, если термин «Белая Русь» как обозначение части этнической территории будущей Белоруссии встречается в источниках, возникших на территории Речи Посполитой, то термин «белорусцы» для первой половины XVII в. известен исключительно по документам из архивов московских приказов. Уже это обстоятельство не позволяет ставить оба эти термина в прямую и непосредственную связь друг с другом.

Уже А. Потебня, анализируя русские документы 20-х гг. XVII в., где содержались упоминания о «белорусцах», установил, что наряду с жителями современной Белоруссии этим термином в них неоднократно обозначаются жители современной Украины: «свезли, де, его в Киевской повет, жил у белорусца», «родина, де, ся в Белой Руси в Хвастове» и др. 64 Обращение к неопубликованным архивным материалам позволяет значительно увеличить количество таких примеров. Из них наиболее выразительны те, где Киев определяется как город, где живут «белорусцы»: «а в Киеве, де, только у белорусцов служба в Печерском монастыре», «а веры де, крестьянские в Киеве и по иным городом, где живут белорусцы, ещо не отымают» 65. Из этого следует со всей определенностью, что никакой связи между термином «Белая Русь», о котором речь была выше, и термином «белорусцы» русских источников не прослеживается.

Попытка определить значение термина «белорусцы» была предпринята М. С. Грушевским, который пришел к выводу, что в русских источниках этим термином определяли восточнославянское население Речи Посполитой 86. Такой вывод исследователя находит прямое подтверждение в одном из самых ранних текстов, содержащих упоминание этого термина, — решениях церковного собора 1620 г. («Указ, како изыскивати и о самех белорусцех») 87, где этот термин явно обозначает всю совокупность восточных славян, живущих в Речи Посполитой. В том же значении употребляется этот термин и в середине XVII в. в сообщениях русского гонца Г. Кунакова о ситуации, сложившейся в Речи Посполитой после восстания Б. Хмельницкого (июль 1649 г.): «А белорусцы, де, государь, всякие черные люди всех городов и уездов, которые за казаками, стоят против поляков с казаки заодно, а которые, де, государь, белорусцы в литовских городех поветныи люди, и те, де, неволею слушают Литвы» 68. Здесь, как видим, «белорусцами» названы и жители тех земель Украины, которые оказались под властью казаков, и жители восточнославянских территорий в составе Великого княжества Литовского. В соответствии с этим и название «Белая Русь» великорусских источников первой половины XVII в., как отметил также М. С. Грушевский, означает совсем не то, что то же название в источниках, возникших на почве Речи Посполитой. «Белая Русь» — здесь означает совокупность восточнославянских земель в составе Речи Посполитой. Именно в таком контексте следует понимать высказывание Богдана Хмельницкого в его беседе с Г. Унковским весной 1649 г. (в редакции, приданной им русским дипломатом), что ему «бог повелел над Войском Запорожским и над Белой Русью в войне сей начальником быти» и что ему нужен такой мир с Речью Посполитой, чтобы «уступили бы мне и войску Запорожскому всей Белой Руси по тем границам, как владели благочестивые великие князи» 69. В этом смысле следует понимать и часто встречающееся в великорусских источниках выражение «белорусская вера». Уже из самых ранних свидетельств, в которых это выражение содержится, очевидно, что «белорусская вера» — это вера запорожских казаков, готовых отстаивать ее всеми силами 70.

Появление в русских источниках первой половины XVII в. таких терминов как «Белая Русь», «белорусцы», «белорусская вера» для обозначения территории, занимаемой восточными славянами в Речи Посполитой, проживающего на этих территориях населения, его веры, как представляется, являются важным свидетельством того, что и на русской стороне постепенно (возможно, отчасти стихийно) стали отдавать себе отчет в том, что восточные славяне на территории Речи Посполитой представляют особую общность, отличную от русского (великорусского) народа 71. И в этом смысле анализ содержания всех этих выражений дополнительно подкрепляет сформулированный выше вывод о том, что в первой половине XVII в. постепенно укореняется представление о восточных славянах в России и Речи Посполитой, как двух особых, хотя и близко родственных народах. Однако ни о каких процессах этнической дифференциации в среде восточных славян на территории Речи Посполитой появление этих терминов в русских источниках свидетельствовать не может. В свете сказанного нет никаких оснований считать название «Белая Русь» в источниках, возникших на территории Речи Посполитой, чем-либо большим, чем «областным» названием. Таким образом, в нашем распоряжении, по существу, нет каких-либо очевидных свидетельств серьезной этнической дифференциации в среде восточных славян на почве Речи Посполитой.

Тем самым есть самые серьезные основания ставить вопрос о том, что усиление этнического самосознания восточнославянского населения Речи Посполитой, очевидно нашедшее свое выражение, в частности, в памятниках, возникших в ходе борьбы вокруг Брестской унии 1596 г., было усилением сознания принадлежности к единой этнической общности — «русскому» народу на территории Речи Посполитой. Соответственно и целью освободительного движения и, в частности, организаторов казацких восстаний было освобождение от власти «ляхов» всего этого «русского» народа, и лишь в силу конкретно-исторических условий и эти восстания, и возникшее в середине XVII в. новое политическое образование — гетманство оказались ограничены рамками земель Восточной Украины.

Создание на этих территориях нового государства со своеобразным общественным строем, в ряде отношений резко отличным от того, который сохранился на других восточнославянских землях Речи Посполитой, и стало, как представляется, толчком к развитию процессов этнической дифференциации на почве ранее единого «русского» народа. Развитие этого процесса нашло свое выражение, в частности, в переосмыслении содержания ряда традиционных терминов. Так, термин «Малая Россия», обозначавший в первой половине XVII в. всю совокупность восточнославянских земель Речи Посполитой, во второй половине XVII в. становится названием казацкой державы, а название «Белая Русь» устойчиво закрепляется за восточнославянскими землями в составе Великого княжества Литовского (в сочинениях как русских, так и польских авторов) 72. Тем самым во второй половине XVII в. оба эти названия стали употребляться как равновеликие обозначения разных регионов восточнославянской этнической территории.

Сложившаяся к 60-м гг. XVII в. совокупность названий отдельных регионов восточнославянского мира получила, как известно, четкое выражение в написанном в эти годы беглым подьячим Посольского приказа Григорием Котошихиным по заказу шведских властей описании России. Говоря о принятии Алексеем Михайловичем нового титула «всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержец» Котошихин отметил, что это произошло «как учинились в вечном подданстве Малая Россия, войско Запорожское, Великою Россиею прозвано Московское государство, Белая Россия — белорусцы, которые живут около Смоленска и Полотцка и в ынных городех» 73. В этой цитате обращает на себя внимание прямое отождествление Малой России с Запорожским войском, что еще раз разъясняет характер различия между «Малой Россией» и «Белой Русью», как между областью казацких порядков и областью, в которой таких порядков не было. Исторические пути развития отдельных частей восточных славян на территории Речи Посполитой расходились так же, как разошлись некогда пути развития восточных славян на территории России и Речи Посполитой. Тем самым и здесь с середины XVII в. закладывались предпосылки для разделения ранее единого «русского народа» на несколько этнических общностей.



Примечания


 1 Седов В. В. К происхождению белорусов (Проблема балтского субстрата в этногенезе белорусов) // Советская этнография, 1967, № 2; Его же. Еще раз о происхождении белорусов // Советская этнография, 1969, № 1; Его же. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья // Материалы и исследования по археологии СССР. Вып. 163, М., 1970.

 2 См. вполне логичное при рассмотрении вопроса в такой плоскости утверждение, что «национальная дифференциация восточных славян... возникла уже в VII и VIII веках» (Chirovsky N. F. An introduction to Russian history. New York, 1967. P. 15).

 3 Пилипенко М. Ф. Возникновение Белоруссии. Новая концепция. Минск, 1991. С. 31 и Сл. 114 и Сл.

 4 Хорошо известные различия погребальной обрядности заставляют ставить вопрос и о заметных различиях в духовной культуре разных частей восточнославянского мира.

 5 См. в особенности соображения А. А. Зализняка об отсутствии общей языковой основы у восточнославянских диалектов — Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. М., 1995. С. 45 — 46, 134 — 135.

 6 См., например, Ісаевич Я. Д. Проблема походження українського народу: Історіографічний і політичний аспект // Ісаевич Я. Д. Україна давня і нова. Народ, релігія, культура. Львів, 1996. С. 34 — 36.

 7 См. подробнее об этом Флоря Б. Н. Формирование чешской раннефеодальной государственности и судьбы самосознания славянских племен Чешской долины // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 120 — 123.

 8 Памятники русского права. Вып. 2, М., 1953. С. 58 и Сл. С. 63.

 9 Acta Tomiciana. Т. III. Posnaniae, 1853. S. 10 і п.

 10 Jost Ludwik Decjus z Ksegią o czasach króla Zygmunta. Warszawa, 1960. S. 85.

 11 Acta Tomiciana. T. III. S. 178. Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М., 1936. С. 116.

 12 Обширный материал о проявлениях такого патриотизма собран в недавно вышедшей книге М. М. Крома (Кром М. М. Меж Русью и Литвой. М., 1955).

 13 Меховский М. Трактат... С. 192.

 14 Использован польский перевод 1611 г. Kromer M. Kronika polska. Sanok, 1857. S. 29 — 30.

 15 Czubek J. Pisma polityczne z czasów pierwszego bezkrólewia. Krakow, 1906. S. 365.

 16 Ibid. S. 52.

 17 Gwagnin A. Sarmatiae Europae Descriptio. Spirae, 1581. F. 39 V. 78, 83 (жители Белозерской земли ранее говорили на особом языке, но теперь «fere omnes Ruthenice loquintur») 92 v.

 18 Stryjkowski М. О początkach wywodach і dzielnosciach sprawach rycerskich і domowych sławnego narodu litewskiego zemoydzkiego і ruskiego. Warszawa, 1978. S. 151.

 19 Stryjkowski M. Op. cit. S. 182, 529, 276.

 20 «Бо а хто ж не ведает, як великое грубиянство, упор и забобоны есть в народе московском» — Русская историческая библиотека (далее РИБ). Т. 19. СПб., 1903. Стб. 1017.

 21 Архив Юго-Западной России. Ч. 1. Т. 7. Киев, 1892. С. 452.

 22 Иван Вишенский. Сочинения. М.-Л., 1955. С. 58.

 23 Архив Юго-Западной России. Ч. 1. Т. 7. С. 411.

 24 Толочко П. П. Русь — Мала Русь — руський народ у другій половині XIII — XVII ст. // Київська старовина, 1993. № 3.

 25 Толочко П. П. Указ. соч. С. 7. Иван Вишенский. Сочинения... С. 7, 39, 178.

 26 Толочко П. П. Указ. соч. С. 8.

 27 Воссоединение Украины с Россией (далее — Воссоединение...) Документы и материалы. Т. 1. М., 1954. № 15.

 28 Толочко П. П. Указ соч. С. 7 — 8.

 29 Грушевський М. С. Велика, Мала і Біла Русь. // Український світ. 1992. № 2. С. 30 (переиздание работы 1917 г.).

 30 Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России. Т. 3. СПб., 1861. № 18, 60, 66, 74. Эту же титулатуру использовал и его преемник Сильвестр Косов (Там же № 261). Как митрополит «Малой России» Петр Могила выступает и в подписи на грамоте константинопольского патриарха Парфения с осуждением «Исповедания» Кирилла Лукариса — Макарий (Булгаков) История русской церкви. Т. 11. М., 1881. С. 577.

 31 Максимович М. А. Собрание сочинений. Т. 2. Киев, 1877. С. 308.

 32 Иван Вишенский. Сочинения... С. 139.

 33 РИБ. Т. 4. СПб., 1878. Стб. 1030.

 34 Толочко П. П. Указ. соч. С. 6.

 35 Иван Вишенский. Сочинения... С. 192.

 36 РИБ. Т. 7. СПб., 1882. Стб. 9.

 37 Воссоединение... Т. 1. № 15.

 38 РИБ. Т. 4. Стб. 811, 849, 863, 1030, 1110, 1158 (тот же титул Филарета).

 39 Оправдываясь в том, что он перевел текст Синаксаря на «простой», народный язык П. Берында писал: «сему, а не пререкуете великороссии, болгари и сърби и прочии подобнии нам в православии» — Титов Ф. І. Матеріяли до істории книжної справи на Україні в XVI — XVII вв. Київ, 1924. С. 179.

 40 Соловьев А. В. Великая, Малая и Белая Русь // Вопросы истории, 1947. № 6.

 41 Жукович П. Н. Протестация Иова Борецкого и других западно-русских иерархов, сост. 28 апреля 1621 г. // Статьи по славяноведению. Т. III. СПб., 1910. С. 143.

 42 Воссоединение... Т. 1. № 22.

 43 РИБ. Т. 4. Стб. 1110. См. также Толочко П. П. Указ. соч. С. 7. Следует отметить, что в перечне «православных» народов, помещенном в предисловии Захарии Копыстенского к Беседам Иоанна Златоуста на Деяния Апостольские в издании 1623 г., «Иафетово племя Россове» выступает как единый народ. — Тітов Ф. І. Матеріяли... С. 102.

 44 Полное собрание русских летописей. Т. II. СПб., 1843. С. 236.

 45 Воссоединение... Т. П. М., 1954. С. 152.

 46 Epistolae Josephi Velamin Rutskyj metropolitae kiovensis catholici (1613 — 1637). Romae, 1956. N 58. S. 112. Шмурло Е. Ф. Римская курия на православном Востоке в 1609 — 1654 гг. Прага, 1928. Прил. № 2(13). С. 27.

 47 Ср. соображения П. П. Толочко. Указ. соч. С. 13.

 48 Воссоединение... Т. III, М., 1954. С. 467.

 49 Там же. С. 468.

 50 Там же. С. 460: «милость де, божия над нами, яко же древле при великом князи Владимире».

 51 Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России. Т. 10. СПб., 1878. Стб. 723.

 52 Там же. Т. 14. СПб., 1889. С. 175.

 53 Воссоединение... Т. III. С. 478.

 54 Богатый материал на эту тему собран в цитировавшейся неоднократно статье П. П. Толочко (Указ. соч. С. 9 — 11). Автор последовательно говорит об использовании этих терминов населением Южной Руси, но даже среди приведенных им свидетельств имеются такие, как Протестация 1621 г. или акт избрания Петра Могилы киевским митрополитом, которые совершенно явно имеют в виду все восточнославянское населения Речи Посполитой и количество таких примеров легко умножить. В равной мере и приведенные П. П. Толочко свидетельства иностранцев (С. Герберштейна, А. Гваньини и др.) относятся ко всему восточнославянскому населению Речи Посполитой.

 55 Урбан П. У сьвятле гістарычных фактау. Мюнхен-Нью Эорк, 1972. С. 66 — 67.

 56 Soloviev А. V. Weiss, Schwartz und Rotreussen // Soloviev A. V. Byzance et la formation de l'etat russe. London, 1979. P. 16 — 20.

 57 Gwagnin A. Sarmatiae Europae descriptio... F. 78 V.

 58 Цит по: Soloviev A. V. Op. cit. P. 23.

 59 Архив Юго-Западной России. Ч. 1. Т. 7. С. 459, 527. Ч. 1. Т. 8. Вып. 1. Киев, 1914. С. 601.

 60 Документы, объясняющие историю западно-русского края и его отношение к России и Польше, СПб., 1865. С. 292.

 61 Эти же города называет «местами белорусскими» в своей «Палинодии» Захарий Копыстенский — РИБ. Т. 4. Стб. 1065.

 62 Чаквин И. В. Терешкович П. В. Из истории становления национального самосознания белорусов (XIV — начало XX в.) — Советская этнография. 1990. № 6. С. 44.

 63 Там же. Как явное недоразумение, следует расценить рассуждения М. Ф. Пилипенко о значениях термина «белорусцы» в XIII — XIV вв. (Пилипенко М. Ф. Указ. соч. С. 107). В источниках XIII — XIV вв. этот термин вообще не встречается.

 64 Потебня А. А. Этимологические заметки // Живая старина. Вып. 3. СПб, 1891. С. 118 — 119.

 65 Российский государственный архив древних актов в Москве (далее — РГАДА). Ф. 210. Разрядный приказ. Приказной стол. Стб. 40. Л. 239. (1631 г.) Белградский стол. Стб. 54. Л. 139 (1636 г.).

 66 Грушевский М. С. Велика, Мала і Біла Русь.... С. 31.

 67 Опаріна Т. Сприняття унії в Россії XVII ст. Держава, суспільство і Церква в Україні у XVII ст. Львів, 1996. С. 140 — 141.

 68 Воссоединение... Т. II. № 95. С. 216.

 69 Воссоединение... Т. П. № 59. С. 152. Ср. слова, сказанные Хмельницким в начале 1649 г. на переговорах с комиссарами Речи Посполитой «wybiju z lackoi newolej narod weś ruski» (Воссоединение... Т. П. № 47. С. 107).

 70 РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 3. «А запорозские де, черкасы посылали на сойм х королю, чтоб их белоруские веры король не велел нарушать» (1623 г.).

 71 В этом же ряду следует отметить и появление в русских документах, начиная с 30-х гг. XVII в. термина «хохлачи» первоначально для обозначения запорожских казаков (РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 64. Л. 46 — наиболее раннее упоминание).

 72 О переосмыслении значения терминов «Малая» и «Белая» Русь в московской среде в связи с событиями сер. 50-х гг. XVII в. см. Грушевський М. С. Велика, Мала і Біла Русь... О значениях термина «Белая Русь» в польскоязыч-ных текстах середины второй половины XVII в. см. Soloviev A. V. Weiss, Schwartz und Rotreussen... P. 24 — 25. Пилипенко М. Ф. Возникновение Белоруссии... С. 105 — 106.

 73 Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1906. С. 126.









Попередня     Головна     Наступна


Вибрана сторінка

Арістотель:   Призначення держави в людському житті постає в досягненні (за допомогою законів) доброчесного життя, умови й забезпечення людського щастя. Останнє ж можливе лише в умовах громади. Адже тільки в суспільстві люди можуть формуватися, виховуватися як моральні істоти. Арістотель визначає людину як суспільну істоту, яка наділена розумом. Проте необхідне виховання людини можливе лише в справедливій державі, де наявність добрих законів та їх дотримування удосконалюють людину й сприяють розвитку в ній шляхетних задатків.   ( Арістотель )



Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть мишкою ціле слово та натисніть Ctrl+Enter.

Iзборник. Історія України IX-XVIII ст.